Может не надо, а? Может лучше с сильной конницей? И вообще, мне как исконно-посконному либерасту и дерьмократу… Может, давайте сделаем на Руси нормальные пути-дороги и будем себе спокойненько заниматься либерастией и дерьмократией в талассократическом стиле? Вон, Господин Великий Новгород, хоть и самый большой по территории русский теллурократ, а как республицирует и дерьмократит! Не хуже Венеции с Генуей.
В «Святой Руси» есть возможности реализовать любой из трёх вариантов. Или — наиболее адекватную текущему моменту смесь. Хотя… тот боярин уже обеспамятел. Про «русскую талассократию» и «империю» — только сказки и мифы.
Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, «не по Сеньке шапка». Но ввиду — иметь. А дальше — как получиться.
«И вскоре, силою вещей,
Мы очутилися в Париже…».
Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог — со своими колдоё… мда… с буераками разобраться.
Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже — за краем «Святой Руси», мне общерусские тенденции — не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.
Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И — ни одного русского. А мои — будут!
«Ванька-талассакрат»? — Да хоть горшком назови!
«Мои» — потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам — накладно. Зависеть — опасно.
Проще: не оптимально. Я — эксперт или где?! — Будет повод — оптимизнём.
А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? «Чужая сторона»?
«Разлука, ты, разлука,
Чужая сторона.
Никто нас не разлучит,
Лишь мать-сыра земля.
Все пташки-канарейки
Так жалобно поют,
А нам с тобой, мой милый,
Забыться не дают».
— А какая мне разница? Мне здесь «забыться» — нигде нельзя. Я здесь, во всяком дому — чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же — «десять тысяч всякой сволочи». Нам любая земля — «чужая сторонка». Где — добром поговорим, где — морды своротим, а где — и огнём пройдём. «Мы — пскопские, мы — прорвёмся». Ну, или там — «стрелочные».
* * *
Это был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.
Всё это было в те поры — вовсе не «забота наипервейшая». Поливы Горшени или варка стекла — куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: «сбегать к Боголюбскому по-быстрому», я продумывал, а иной раз — просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.