— Гошку Сенькина знаешь?
Всему училищу был известен этот первый лодырь в нашей группе. Он вечно бегал по врачам, жалуясь на болезни. А получив справку, освобождающую от работы, стрелой мчался на рынок. Там он что-то покупал, перепродавал и снова покупал. Лицо у него круглое и невыразительное, нос — кнопкой, глаза как щелочки и все время сонные. Он умудрялся засыпать, стоя за станком. Включит самоход и дремлет.
— А хотя бы и знаю?
— Передашь ему записку. Прямо в руки. Не сделаешь — лежать тебе в гробу в белых тапочках.
Первое мое побуждение — оттолкнуть руку Косого. Пальцы у него длиннющие, тонкие. Про такие говорят — музыкальные. На мизинце отрос ноготь сантиметра на два. Говорят, что этим ногтем Косой действует как безопасной бритвой. Чиркнет противника по глазам, а сам наутек. Я не очень-то верю в это, но сейчас ноготь прямо перед моим носом, и я беру записку.
Почему это Косой обратился именно ко мне? Догадываюсь, что неспроста. Вспоминается мне разговор с Гошкой Сенькиным. Он тогда очень интересовался, за что моего отца арестовали. Видно, и Косому он об этом разговоре сообщил. Небось и от себя добавил, что Лешка — парень свой, что на него можно положиться. Вот и решил Косой проверить так ли это на самом деле.
— Ты, кажется, в седьмой комнате живёшь? — припоминая что-то, говорит Косой.
— В семьдесят пятой, — поправляю я.
Комнат в общежитии всего тридцать. Косой смотрит на меня подозрительно, достает блестящий портсигар и предлагает мне папироску.
«Была не была», — думаю я и прикуриваю от его зажигалки, сделанной в виде пистолета. Зажигалка огромная, ее вполне можно принять за настоящий пистолет.
И надо же — в эту минуту проходит мимо Нина Грозовая, комсорг нашего училища. Она смотрит на меня удивленно и встревоженно. Собеседник мой явно не внушает ей доверия.
— Деваха — первый сорт! — смеется Косой. Он хлопает меня по плечу, как закадычного дружка, придвигает к себе и шепчет на ухо: — Сегодня же передай записку. В руки!
Нина приостанавливается и снова смотрит на нас.
— Сазонов, — говорит Грозовая, — ты в столовую идешь?
— Да, да, — краснея, отвечаю я и подхожу к Нине с виноватым лицом.
— Что это за тип? — громко и без обиняков спрашивает Грозовая.
Косой предостерегающе поднимает палец и кричит:
— До встречи в седьмой комнате, Сазончик!
Нина Грозовая в первый день войны тоже просилась на фронт. Её не взяли в армию, как и нашего мастера.
— Подрасти чуток, — сказали Грозовой.
Ей только семнадцать лет совсем недавно исполнилось. Она сутками пропадает в училище и даже спит прямо там — на диванчике в комитете комсомола. Ее у нас любят и побаиваются. Нина сама себя не щадит и поблажек от нее не дождешься.