— Скорее всего ни тем и ни другим. — Александр обтер губкой ее лицо. — Просто приступ утренней тошноты, случившийся вечером. — Он поднес к губам ее ладонь. — Ложись спать. Обещаю, я тебя не потревожу.
— Да, — кивнула она, — ты поедешь в Кинросс тревожить Руби.
«Интересно, — промелькнуло у нее в голове перед сном, — на кого похож сын Руби и князя Суна? Удивительное, экзотическое сочетание. Одиннадцать лет, учится в английской школе для богачей… Наверное, мать отослала его подальше, чтобы скрыть низкое происхождение. И правильно сделала».
Но Александр уехал в Кинросс не сразу: сначала он долго стоял на террасе, глядя на золотые полоски света из окон дома, пересекающие ухоженный газон.
«Сегодня все рухнуло. Элизабет меня не любит. До этого дня, нежно и старательно лаская ее обнаженное тело, я верил, что когда-нибудь придет мой час. Что я разбужу ее прикосновением, заставлю изогнуться дугой, застонать и зашептать, потянуться ко мне руками и губами, не отворачиваться даже от тех мест, которые раньше вызывали у нее лишь отвращение. Но сегодня я понял раз и навсегда: внушать отвращение жене я буду всегда. Что ты с ней сделал, мерзавец Мюррей? Ты же испортил ей всю жизнь, отравил ее. Плотская любовь для нее равносильна порочности — разве она способна хоть кого-нибудь полюбить? Всякому, кто отважится прикоснуться к ней, можно лишь посочувствовать!»
— Я же говорила тебе: она ледышка, — вынесла приговор Руби, выслушав рассказ о вечерней размолвке между Александром и Элизабет. — Есть женщины, которых ничем не распалить. Она из таких. Льдина. Айсберг. Ты знаешь толк в любви, и если даже ты не сумел ее расшевелить, это не под силу никому. Ищи наслаждений там, где можешь получить их, Александр. — Она разразилась гортанным смешком. — Твоя жена за облаками, а я здесь, в земном аду. Мне всегда казалось, что в аду живется лучше, чем на небе, — еще бы, в такой компании не соскучишься! А ты учись управляться с двумя женщинами сразу. Это тебе не шутки!
После злополучного разговора Александр охладел к Элизабет, хотя стал чаще являться домой к ужину и проводить вечера в ее обществе. На фортепиано она играла все лучше, успела полюбить музыку, но Александр, который с недавних пор не упускал случая уколоть ее, говорил:
— Ты играешь так же, как занимаешься любовью. Без искры, без страсти. Невыразительно и однообразно. Техника — заслуга мисс Дженкинс, она наверняка изрядно потрудилась. Жаль, что ты ни в какую не соглашаешься отдать частицу своей души. Да, ты умеешь хранить секреты.
Его слова больно ранили, но если Александр стал холодным и беспощадным, то Элизабет — невозмутимо-сдержанной.