<…>
Пятница, 29 августа 1879 года
<…> Фатализм – религия ленивых и отчаявшихся. Я отчаялась и клянусь вам, что вовсе не привязана к жизни. Я бы не высказала этой банальности, если бы думала так только сейчас, но я думаю так всегда, и даже в самые счастливые минуты. Презираю смерть; если там нет ничего… тогда все просто, а если что-то есть – препоручаю себя Богу. Но думаю, что в рай не попаду, что здешние мои мучения продолжатся и там; я на это обречена.
Какое очаровательное смирение, смахивает на кокетство, не правда ли? Это просто поза. Я позирую.
<…>
Понедельник, 1 сентября 1879 года
<…> Надеюсь, вы заметили огромную перемену, которая мало-помалу во мне совершается. Я стала серьезная и рассудительная, и потом, многие понятия стали мне доступнее, я понимаю многое, чего прежде не понимала и о чем судила по обстоятельствам, то так, то этак. Сегодня, например, меня осенило, что можно проникнуться огромным чувством к какой-нибудь идее, что можно любить ее, как любишь самое себя. <…>
Пятница, 5 сентября 1879 года
Еще два приятно проведенных дня – и мы уехали из Дьепа. Я очень довольна. Сейчас два часа ночи, я в большой досаде.
<…> Меня страшно раздражают мои маменьки. Они неуклюжи, утомительны, настаивают на пустяках, не имеющих никакого значения… и потом, не знаю, может, мне просто кажется… но они выводят меня из равновесия множеством досадных, противных мелочей; бестактность, которая сводит меня с ума, хоть криком кричи; я всегда стараюсь как-то все уладить, исправить, и приходится шутить через не могу. Они привыкли к моим сумасбродствам, они сегодня вечером ловко раздражали меня всякими мелочами, чтобы я вспыхнула: они считают, что я произвожу более блестящее впечатление, когда я такая, как раньше. Это унизительно, я чувствую себя такой несчастной. Хочу быть благоразумной – а мне не дают! <…>
Среда, 17 сентября 1879 года
<…>
Сегодня, в среду, а это благоприятный день, семнадцатое, а число это для меня, пожалуй, счастливое, я начинаю готовиться к ваянию. Съездила, навела справки о мастерских. Вчера к нам в мастерскую приходил Робер-Флёри; исправлять особенно было нечего, он дал мне несколько добрых советов, велел побольше работать над живописной стороной, которая у меня до сих пор отстает, несмотря на успехи в композиции, рисунке, характере, сходстве и т. д. Ну что ж, вместо рисунка при свете газа займусь ваянием. Понимаете, работе с красками ваяние не помешает: пока на улице светло, буду заниматься живописью, а когда стемнеет, переключаться на скульптуру. Договорились? Ну и хорошо!