Эшенден вздохнул — вода уже успела немного остыть, и он не мог, сидя в ванне, повернуть кран ни рукой, ни ногой (такая возможность предусмотрена в удобно устроенных ваннах). А если уж вставать, чтобы добавить горячей воды, то почему бы тогда совсем не вылезти из ванны? С другой стороны, — он не мог ни вытащить ногой затычку, чтобы выпустить воду и тем самым заставить себя вылезти, ни, набравшись решимости, выйти из воды, как подобает мужчине. Писателю часто говорили, что у него сильный характер. Ему же всегда казалось, что эти люди судят о нем превратно: посмотрели бы они на него хотя бы сейчас, в остывающей ванне!
Мысли его вернулись к пьесе. Повторяя про себя шутки и остроумные реплики, которые, как он знал по печальному своему опыту, очень многое потеряют, будучи записаны на бумаге или произнесены со сцены, Эшенден совершенно забыл, что сидит уже не в горячей, а в едва теплой ванне. Вдруг в дверь его номера кто-то постучал. Ему не хотелось никого видеть, и он решил было не откликаться, однако стук повторился.
— Кто там? — сердито воскликнул писатель.
— Вам письмо.
— Тогда войдите. И подождите немного.
Эшенден услышал, как дверь отворилась. Выбравшись из ванны, он обмотался полотенцем и вышел в комнату. Ожидавший там мальчик-слуга вручил ему записку. Очевидно, ответ можно было передать на словах. Писала жившая в том же отеле дама; она приглашала его играть в бридж после обеда; подписано сие послание было на французский манер: баронесса де Хиггинс. Эшенден, намеревавшийся спокойно пообедать у себя в номере, в шлепанцах, рядом с освещенной настольной лампой раскрытой книгой, решил уже отказаться, но тут ему пришла в голову мысль, что при нынешних обстоятельствах благоразумнее было бы в этот вечер показаться в гостиной. Глупо надеяться, что о визите к нему полицейских не известно уже всему отелю, так что даже неплохо продемонстрировать знакомым, что он ничуть этим визитом не обеспокоен. Ему подумалось, что кто-то из этих людей, быть может, донес на него в полицию; уж не сама ли баронесса, любительница развлечений? Если выдала Эшендена именно она, забавно было бы сразиться с нею в бридж. Писатель попросил мальчика передать пославшей его даме, что он с удовольствием к ней придет, после чего начал не спеша одеваться. В подобных случаях полагалось являться в визитке.
Баронесса фон Хиггинс была австриячкой. Обосновавшись в первую военную зиму в Женеве, она ради вящего удобства произносила свою фамилию на французский манер. Английским, как и французским, она владела в совершенстве. Фамилия, так не похожая на тевтонскую, досталась ей в наследство от деда, йоркширского мальчишки-конюха, которого в начале девятнадцатого столетия вывез в Австрию князь Бланкенштейн. Дальнейшая история ее предка — до крайности захватывающая и романтичная. Став впоследствии весьма авантажным мужчиной, он увлек одну из эрцгерцогинь и затем так удачно использовал свои таланты, что кончил жизнь бароном и полномочным послом австрийской империи при итальянском дворе. Баронесса, его единственный ребенок, после неудачного замужества, о котором она любила подробно рассказывать знакомым, вновь приняла девичью фамилию. Она довольно часто упоминала, что дедушка ее был послом, но ни разу не обмолвилась, что прежде он служил конюхом. Эшендену все эти любопытные подробности стали известны во время пребывания в Вене — раз уж у него с этой дамой установились дружеские отношения, он счел нужным навести справки о ее прошлом; в числе прочего он узнал, что доходы не позволяют ей жить на широкую ногу — во всяком случае так, как она живет в Женеве. Образ ее жизни был удобен для того, чтобы заниматься сбором секретных сведений, так что резонно было предположить, что она оказывает услуги местной службе безопасности. Эшенден был почти уверен, что они с баронессой занимаются примерно одним и тем же. Это придавало их взаимоотношениям особую теплоту.