— Где же ты ее видел?
— В среду у меня выходной, ну я и позвонил вам домой часов в десять, вдруг, думаю, Уолли застану.
— Да, помню. Трубку взял я и сказал тебе, что папа уже ушел.
— Вот, а я тогда начал искать его. Захожу туда-сюда, нигде Уолли нет. Ближе к полуночи завернул в кабак около Гранд-авеню, не помню, как называется, смотрю — Мадж. Решила, говорит, пропустить стаканчик на сон грядущий, пока Уолли не пришел домой.
— Она сильно злилась, что он задерживается?
— Вроде нет, но кто их, баб, разберет. Выпили мы с ней, поболтали, и около половины второго я ее проводил домой. Точно знаю, поскольку сам был дома около двух.
— Алиби хорошее, только ей оно ни к чему. Ты поэтому пришел на дознание, Банни?
— Да. Хотел знать, в какое время это случилось. На дознании Мадж не спросили, находилась ли она дома в ту ночь. А вообще спрашивали?
— Нет. Я-то знал, что она выходила: утром, когда я пришел будить папу, мама спала одетая.
— Так и не разделась? Почему?
Я пожалел, что проболтался.
— У нее дома была бутылка, продолжала, наверное, пить, дожидаясь папу, а потом отключилась.
— А копам об этом известно?
— Не знаю, Банни. В то утро, когда я уходил, Мадж уже встала, я слышал. Если она переоделась или халат накинула, то скорее всего не знают, но если она им открыла дверь в том же виде, они наверняка бы доперли.
— Ну, раз они не знают, что ее тоже дома не было, то и ладно.
— Вот именно.
Мне самому стало легче, когда я выяснил, где в ту ночь находилась мама. Одним беспокойством меньше. Когда я прощался с Банни, он снова попытался дать мне денег взаймы.
Дядя Эмброуз сидел в той же кабинке, где мы говорили с Бассетом в первый раз, — одиннадцати еще не было. Он сразу заметил мой чемоданчик, и я объяснил, откуда тот взялся. Положив его на стол, дядя выудил из кармана канцелярскую скрепку и разогнул ее.
— Не возражаешь, Эд?
— Нет, конечно. Открывай.
Замок поддался сразу, и Эм поднял крышку.
— Черт, — пробормотал я.
На первый взгляд там действительно лежал хлам, но потом содержимое, вещь за вещью, стало обретать смысл. Я бы вообще ничего не понял, если бы дядя не рассказал мне кое-что о папиной молодости.
Черный курчавый парик — дополнение к негритянскому гриму. Ярко-красные мячики для жонглирования примерно двух с половиной дюймов в диаметре. Кинжал в ножнах испанской работы. Превосходно сбалансированный однозарядный пистолет. Черная мантилья. Глиняная фигурка ацтекского идола. И еще всякое, сразу и не разглядишь. Исписанные листки. Обшарпанная губная гармошка, бережно завернутая в бумагу. Вся папина жизнь в одном чемоданчике, по крайней мере, один из этапов его жизни. Памятки, которые он не хотел держать дома, где они могли потеряться или вызвать расспросы.