— О, получил томом по голове! — сказал Владимир Тимофеевич.
Прокурор вернулся в кабинет и сказал, что листы сейчас пронумеруют и том нам принесут. А сам попрощался и ушёл. Через несколько минут следователь Кóзел принёс пронумерованный том. А Владимир Тимофеевич, сдерживая смех, сказал, что это был Дохно.
Само же так называемое «ознакомление меня с материалами дела», когда, очередными своими заявлениями и жалобами добившись очередного тома, мне приходилось сидеть и самому нумеровать в нём листы, выглядело не как ознакомление меня с делом, а как ознакомление (знакомство) следователями меня с подельниками, членами моей банды.
Когда меня знакомили в кабинете с томом дела одновременно с Робертом Ружиным (каждого со своим), то он в туалете, куда сразу вышел за мной, сказал, что идёт со мной по одному делу — по эпизоду покушения на Пацюка, к чему никакого отношения не имеет, что ему интересно было со мной познакомиться и что сначала он принял меня за следователя.
Когда меня знакомили с делом вместе с Рудько, который был в застиранной до просветов между нитями голубой футболке, тренировочных штанах сорокового размера и был на голову ниже следователя, а тот — на голову ниже меня, а по обвинению — одним из членов моей банды, совершившим покушение на Пацюка, то Рудько принял меня за нанятого ему адвоката. Начал мне говорить, что у него болит голова, и объяснять, что в голову его вшита металлическая пластина. И в деле должна быть справка, что он душевнобольной и должен содержаться в психиатрической больнице, а не там, где он содержится сейчас, — в медсанчасти СИЗО.
Когда меня знакомили вместе с Вишневским (с которым, заходя в кабинет, я разминулся в дверях и которого видел второй раз в жизни, а первый раз на очной ставке в Московском РОВД, когда в присутствии адвокатов к его самообличающим показаниям следователь Дручинин пытался прицепить мою фамилию, а Вишневский подтвердил мою непричастность к покушению на Подмогильного), следователь Кóзел рассказал мне, что Вишневский зашёл в кабинет, попросил его (Кóзела) уступить ему место, отказавшись знакомиться с делом за приставным столиком у стены. После чего, разместившись за столом следователя, достал из стола по одному два выдвижных верхних ящика и выломал из них фанерные днища (заключённые в камерах делали из фанерок полочки, подвязывая их на «решку» (решётку), и другое), засунул их под спортивную куртку за пояс штанов и вышел из кабинета. Кóзел сказал, что, когда Вишневский ломал мебель, он побоялся его остановить, поскольку у Вишневского в деле есть справка, что он болен шизофренией.