Красноречиво дополняла ее и одежда священника, маленького тщедушного старичка с подслеповатыми слезящимися глазами и редкими седыми волосами. Лишь бодро торчащая вперед небольшая пегая бородка мальчишеской лихостью и задором диссонировала с унылым выражением лица. Зато старенькое одеяние, от бесконечных стирок давно потерявшее свой первоначальный цвет, как раз соответствовало всему остальному.
О чем думал Николай, о чем просил господа бога, он и сам, пожалуй, толком не знал.
В то время как губы его почти беззвучно шевелились, автоматически повторяя слова молитв, которые он прочно помнил не один десяток лет, мозг его лихорадочно метался в поисках ответов на многочисленные вопросы, включая главный — зачем он здесь?
«Как хорошо молодым, — мыслилось ему. — Пушки, гранаты, ружья, пистолеты понаделаем… Вперед! Разобьем татар! А дальше что?»
Он не знал сроков своего пребывания здесь, так же как и остальные, но почему-то был уверен в том, что исчисляются они далеко не одним десятилетием, а это в свою очередь означало, что не из-за одной Калки попали они сюда.
Впрочем, он-то, да и все они, кроме Константина, влипли в эту историю случайно, хотя и это тоже сомнительно.
«В самом деле, — размышлял он. — Неужели те, кто послал Константина, были не в состоянии предусмотреть такую случайность и предпринять маленькие, можно сказать, совсем крошечные, даже микроскопические, с учетом их всемогущества, меры, чтобы надежно застраховать себя от таких случайностей. Следовательно, мы здесь не просто так, не в виде балласта к основному грузу. Значит, у каждого есть какая-то задача, поставленная…»
Стоп. Но он же — как его там, Алексей Владимирович, кажется, — по словам Константина, никаких условий не ставил, ничего не просил, не требовал.
«Стало быть… нет, ничего это не значит, кроме одного: что я совсем запутался и не ведаю, что мне делать и как жить дальше».
— Господи, вразуми раба своего, ибо туп он безмерно и не знает ничегошеньки. Ведь ежели ты мудрости от нас требуешь, то не в том она заключена, чтобы творить новое оружие для смертоубийства, а совсем в ином. Но в чем? — И он умоляюще посмотрел на желтокожего как азиат — видать, перебрали с красками — Христа, но тот грустно молчал, давая понять, что у каждого свой крест и ношу никто облегчать не станет, как бы ни была она тяжела.
Он встал с колен, перекрестился, но едва повернулся, как увидел перед собой Епифана.
— Князь кличет, — коротко буркнул он и шагнул в сторону, освобождая Николаю дорогу к выходу.
«Да, у каждого свой крест», — грустно подумалось ему, и он послушно зашагал по скрипучим некрашеным доскам на встречу с Константином.