А может, потому, что даже в небольшие цветные оконца внутрь проникало так много яркого солнца, что даже нога, продолжающая по утрам беспокоить, в это утро как бы устроила долгожданный перерыв.
Когда он поинтересовался у Епифана, где список законов, тот недоуменно ответил, что он уже передал его, как это и раньше делалось, судье, который уже на месте в ожидании князя и его справедливого суда.
Константин попытался пояснить, что хотел бы, так сказать, пробежаться по нему еще раз глазами, но из сбивчивого пояснения стременного сделал вывод о бесполезности подобного занятия, к тому же ранее князь так никогда не поступал. Уж судья-то все доподлинно изучил, и ему, князю, останется лишь подтвердить приговор кивком.
Да и народ к тому же до княжеского суда не больно-то охоч, то есть к рассмотрению, как правило, предлагалось три — пять дел, не более.
«Вот и славно, — подумал Костя. — Значит, за час-полтора успеем».
Позже он понял, почему столь мало было охотников до княжьего суда. Разъяснил ему это в стихотворной форме гусляр, которого князь со свитой встретил чуть ли не сразу, как выехал со двора.
Тот уже собрал вокруг себя большую по меркам Ожска толпу — с сотню человек, не меньше, и заунывным голосом пел что-то жалостливое. Причем людям, судя по всему, эта песня была настолько по душе, что они, позабыв обо всем на свете, даже не заметили выезжающего из ворот князя.
Трое юных дружинников по своей ретивости сунулись было плетьми разогнать наглых смердов, посмевших не уступить дорогу князю, но Константин властным жестом остановил их, спешился, аккуратно спрыгнув так, чтобы вся тяжесть пришлась на здоровую ногу, и, слегка прихрамывая, направился к певцу.
Толпа, завидев князя, тут же наполовину рассеялась, а оставшиеся боязливо сторонились, униженно кланялись, но между тем в глазах у каждого затаилось такое выражение, что… Объяснить его Константин затруднялся, но явственно чувствовал, что ничего хорошего оно не сулило.
— Что ж ты замолк? — поинтересовался он благодушно, дойдя до певца.
Тот молча смотрел на князя, тихонько перебирая струны на своих грубо состряпанных гуслях.
— Что не поешь? — вновь спросил Константин. — Или сробел? Или князя испугался?
Тот медленно покачал головой.
— Не сробел и не испугался, княже. Да токмо слыхал ты эту песню про суд свой правый да милосердный. Тем летом я ее тебе пел, ежели помнишь. Хвалил еще меня за нее и благодарность княжьей рукою своею изволил мне в дар поднести.
— Доволен ли остался?
— Премного доволен, княже. Сколь живу, столь буду ласку твою княжескую беречь, — криво усмехнулся певец.