Самодовольно лоснящееся лицо боярина Мосяги, бывшего нерушимо уверенным до сей минуты в том, что князь непременно решит дело в его пользу, мгновенно перестало блестеть и как-то даже посерело, стоило Константину огласить приговор.
— Княже! — завопил он. — Да как же?! Да за что же ты раба своего верного обидел?!
Константин вздохнул.
Получалось, конечно, не совсем ладно.
Можно сказать, чуть ли не первая встреча со своими боярами, на которых он поначалу хотел опереться как князь, и на тебе — такой казус.
Однако деваться было некуда — слово сказано. Разве что по возможности как-то смягчить свое решение?..
Он встал с кресла и с удовлетворением отметил, как шум на площади разом стих.
— Слуг своих верных я в обиде никогда не оставлял, а напротив — ежели они в угоду мне убыток какой несли, то сей убыток я им стократ возмещал и буду возмещать.
Мосяга прекратил подвывать, приподнял голову, которой он до этого момента яростно стучал, ничуть не жалея, о пыльную землю, но с коленей не встал, жадно слушая князя, а Константин сокрушенно продолжал:
— Но ныне, боярин, не я сужу, ибо так Правда Русская положила. И ты, Мосяга, помни, что, если князь Ярослав Владимирович по прозванию Мудрый так повелел, стало быть, так и всегда будет. А ныне быть тебе на пиру моем и близ меня сидеть ошую. И верую я, что убытку тебе вовсе не будет, и в то, что все куны до единой на тот год к тебе с прибытком немалым непременно вернутся, тоже верую, ибо Тимофей Малой слово дал и от него не отступится. А ныне ни его самого, ни женку, ни детишек продавать не сметь и избу ему вернуть немедля.
— Так ведь продал я ее уже! — вновь завопил Мосяга как недорезанный. — Избу-то, хоть избу, княже, не вели взад возвертать!
— Я один раз говорю. А коль ты ее продал, твоя вина, ибо поспешил. Потому придется выкупить обратно да передать купцу, — более строгим тоном произнес Константин и не спеша сел в кресло.
Вирник правильно понял князя и махнул биричу. Тот зычно проревел:
— Да будет так по слову княжьему! А ныне кто есть еще на суд княжий?
Вперед выступил молодой парень.
Чистое простодушное лицо его почему-то сразу внушило Константину доверие. А тот низко поклонился князю, неторопливо выпрямился и, смело глядя на человека, в руках которого находилась его судьба, но в чью справедливость он по младости лет свято верил, приступил к изложению своей обиды:
— Батюшку моего Никомед, что у боярина Завида в тиунах, обидел, шелепугой исхлестал в кровь и глаз выбил…
— Да ты сам-то кто будешь, и отчего отец твой сам не явился с обидою к князю?