Стало быть, пришла пора окружать себя хорошими умными советниками, а еще лучше — единомышленниками. Задача простая и ясная, но вот из кого их набирать, а главное — кого из уже имеющихся оставить, пусть хотя бы на первое время?
В один из дней Константин как всегда поутру расхаживал по своей светелке, разминая раненую ногу и продолжая размышлять, как бы не допустить на первых порах крупных ошибок, могущих впоследствии стать роковыми.
Озабоченно поглядывающий на князя Епифан решил даже, что тот вновь приболел, и, что-то смекнув, исчез, появившись уже с обеспокоенной Доброгневой.
— Звал, княже? — встревоженно осведомилась она, едва появившись в дверях.
— Да нет, — озадаченно посмотрел вначале на нее, а потом на Епифана Константин.
Верный стременной помялся, потом выпалил:
— Гляжу, мечешься, княже, аки рысь по клети. Ну, думаю, приболел сызнова. То ли рана вскрылась, то ли какая хвороба нутро гложет. Вот я и… Сам-то молчишь, а там уже бояре дожидаются. Сколько времени прошло, а не сбирались ни разу на пир твой честной.
Благодарно улыбнувшись Доброгневе, Константин жестом отпустил ее, добавив для успокоения:
— Да здоров я, здоров. — И когда она, пожав плечами, вышла, к удивлению обоих оставшихся не сказав больше ни слова, он осведомился у Епифана: — А что, мы часто собирались ранее? Ты, Епифан, — упреждая его недоумение, решил пояснить Константин, — не дивись шибко. После того как головой меня приложили, да потом еще ногу пропороли, я из беспамятства, конечно, вышел, но не до конца. Не все помню, что ранее было. Вот тут вот помню, — для вящей убедительности он показал на левую половину головы, невольно изобразив героя одной кинокомедии, — а вот тут совсем ничего. Ну прямо как отшибло. Из тех же бояр моих всего один в памяти и остался — Онуфрий. Так что давай-ка обскажи мне все — что да как. Да ты присядь, присядь.
Он дождался, когда Епифан все-таки усядется на лавку, сам пристроился напротив и приготовился внимательно слушать.
Польщенный таким нежданным вниманием к своей скромной персоне, Епифан поерзал на лавке, сбираясь с мыслью, а также не желая уронить себя в глазах князя глупой речью, и приступил:
— Да что ж бояре. Онуфрий, мстится[15] мне, в памяти у тебя остался из-за того, что он самый набольший. Когда ты на свой столец[16] усаживаешься, он у тебя всегда одесную[17] восседает.
— А ошую[18] кто? — нетерпеливо поинтересовался Константин.
— Ранее Ратьша сиживал, кой у тебя за тысяцкого был.
— Помер?
— Да нет, живехонек. Токмо он уже третье лето к тебе не приезжает. Хворает шибко.