…Совсем под утро, когда слегка светало, услышал голос: «Хван-посу, Хван-посу! Вставай!» С трудом сел.
Посреди зимовья стоял старик. Но не Ким-ёнгам, а совсем незнакомый. Высокий, длинная седая борода. В руках палка. Гость тихо, но внятно произнес:
— Ты Кима-охотника не жди. Он не придет. Хочешь остаться жить — вставай и иди на восход солнца. Иди сколько сил хватит. Дойдешь — жить будешь.
Сказал и вышел — как растаял…
Светает в окошке. Попытался встать. Боль во всем теле невыносимая, тряпки присохли, все тянет, жжет…. Сцепил зубы, решил идти, как указал старец. Большое доверие к нему почувствовал.
Выбрался наружу, подобрал крепкую палку, заковылял. А на восход солнца — как раз мимо того места, где медведь калечил. Снова перебрел ручей, поравнялся с корнем. Вокруг вся трава измята, в крови. Глядь, в трех шагах и винтовка с оборванным ремнем! И, как ни тяжело, связал ремень, повесил на плечо спрингфилд. «Эх, был бы он вчера не за плечами…»
Всего сотню шагов отошел, увидел стаю сорок. Что-то долбят, копошатся в траве. Приблизился — взлетели, застрекотали, расселись по кустам. Подошел, смотрит — в кустах, скорчившись, старый Ким сидит. Дремлет. И сумочка плетеная за спиной, и топор на длинной ручке в ней, как был. Только кусты рядом помяты.
Хотел было окликнуть, нагнулся, тронул за плечо, а он окоченел… мертвый. И тут заметил сзади на шее рваную царапину, а из нее согнутый крючком обрывок белой жилы торчит. Догнал, значит, вчера деда медведь, когда тот откликнулся. Сбил с ног, хватил когтем по шее и… вырвал жизнь вместе с этой белой жилой.
Перевел дух, забросал, как мог, напарника травой и ветками, чтобы птицы совсем не склевали, двинулся дальше.
Долго, ой долго тащился навстречу солнцу! Садиться боялся — можно не встать. Отдыхал, прислонившись к дереву, закрыв глаза. Уже совсем высоко поднялось солнце, и день такой погожий, а жизнь с каждым шагом уходит, в глазах темнеет. Но где-то вроде слышится голос ночного странника: «Иди на восход, пока сил хватит: дойдешь — жить будешь…» И брел дальше. А когда показалось, что все, нет больше сил шагать, вдруг почувствовал твердое и гладкое под ступней. Глянул под ноги — он на тропе!
Понял, что куда-то выбрался, и сразу обмяк, съехал на землю под огромной лиственницей, оперся о ствол спиной, поднял глаза к небу. Плывут по нему белые облака, потекли за ними смутные мысли: «Вот тропа, а дальше что? Это длинная дорога, конца-краю ей нет… С запада на восток пересекает все огромное плоскогорье среди бесконечного леса и полей, усыпанных синей голубицей. Порою по ней неделями не проходит ни один человек…»