— Вы рискуете попасть в неприятное положение, — предостерег Бирич.
— Я американский гражданин, — ответил Маклярен. — Ревком — власть для вас, для меня — нет.
— Ну что же, желаю успеха, — распрощался Бирич.
— Би хэпи[1], — пожелал Маклярен.
Он высился за прилавком меховой горой. Капюшон кухлянки откинут. Черные волосы, гладко зачесанные назад, лежали аккуратным поблескивающим футляром.
Маклярен смотрел на закрывшуюся за Биричем дверь и с насмешкой и удивлением думал: странные эти русские. Не могут жить спокойно и делать хорошо свое дело. Все время меняют свою власть, охотно подчиняются каждой новой, чтобы вскоре ее сместить. Себе, в убыток все это делают. Даже о запасах не позаботились. Нет, не деловые они люди. Прав Свенсон, что Чукотка должна стать американской. Тогда тут будет так же, как в Штатах. Маклярен выбил погасшую трубку и вернулся к работе. О решении ревкома, о словах Бирича он не стал и думать.
Павел Георгиевич от Маклярена направился домой, хотя его и тянуло заглянуть в склады сообщников. Идти было трудно. Нога увязали в сугробах, и Бирич быстро устал. Лицо мерзло, а по шее бежали ручейки. Сказывалась бессонная ночь. Выбравшись из большого сугроба, он остановился передохнуть и тут понял, что недоволен американцем. Да, запасы товаров у, Маклярена смягчат удар по ревкому.
Павел Георгиевич потоптался в раздумье на месте И хотел было идти дальше, как услышал обрывки песен, крики и разудалый разлив гармошки. «У Толстой Катьки веселье, — догадался Бирич. — Изрядно я в сторону отошел. Так и заблудиться недолго. А весной найдут обглоданный песцами труп». И он свернул на шум.
В кабачке — продолговатой, похожей на сарай комнате с низким потолком, где лампы висели на уровне лица, вначале трудно было что-нибудь разобрать. Табачный дым плотно забил комнату. У Бирича перехватило дыхание. Пиликанье гармошки и песни, пьяные крики — все смешалось в оглушительный рев. Павел Георгиевич не успел быстро закрыть за собой дверь, и в нее ворвалось белое жало пурга.
На Бирича обрушилась ругань:
— Затворяй дверь, гад!
— Не студи, мать твою…
Кто-то, пошатываясь, бросился к двери и захлопнул ее. Чья-то лохматая голова выплыла из дыма и, дыша в лицо Биричу винным перегаром, икнула и хрипло спросила:
— Деньги принес, Гаврила?
Несколько секунд человек смотрел не мигая.
— Ты, Гаврила?
— Отстань от господина хорошего. — Около Бирича оказалась Толстая Катька. Лицо ее от пота лоснилось. Рукав старой фуфайки, натянутой поверх грязного красного платья, надорван. В ушах кабатчицы покачивались разные серьга. В левом — длинная с подвеской китайской работы, в правом — круглая тлела маленьким рубином.