— Я, а кто же! — ответил неожиданно громко Митю, не глядя на мать.
— Голос твой узнаю, такой же как прежде, — с трудом проговорила она и, словно истратив на это последние силы, закрыла глаза и стала дышать ровнее.
— Голос тот же, да я сам не прежний, — так же громко сказал Митю.
Мать тяжело дышала. Он еще немного посидел возле матери и встал. Немного спустя, постукивая костылем, он уже ковылял к корчме Портного.
Иван Портной встретил его молча и неприветливо. Он чувствовал куда ветер дует и, в ожидании событий, совсем не радовался встрече с Митю Христовым. Немного утешало его то, что в корчме не было никого, кроме деда Цоню.
На душе у Митю Христова было тяжело, это было не просто забота о том, как спасти шкуру. Он прислонил костыль к столику и подпер голову кулаком, точь-в-точь как тогда, когда Портной уговаривал его стать полицейским. Но об этом он и не вспомнил. Вообще-то он был человеком непьющим, почему же ему так хочется сейчас выпить?
— Дай двойную! — заказал он, подняв голову, и снова подпер ее кулаком. Ему вспомнилось, как он давеча, у постели матери, почувствовал себя прежним Митю. Это было обманное чувство, он далеко не прежний, и именно это его мучило…
Иван Портной за прилавком молчал, довольный тем, что Митю не заговаривает с ним. Дед Цоню поднял стопку.
— Будь здоров, Митю!
Митю обрадовался, что его приветствуют.
— Поди сюда, дедушка Цоню! — пригласил он старика.
Дед Цоню, отпил глоток и подсел к Митю.
— Мать проведать приехал? — спросил он.
— Мать, — коротко ответил Митю, ожидая другого вопроса.
— Вижу я, костыль у тебя, — продолжал дед Цоню.
— Дай еще двойную, — сказал Митю, не отвечая.
Портной поставил стакан на стол и поспешил отойти.
— Никак ты выпивать стал, — заметил дед Цоню.
Митю Христов не отвечая, выпил залпом.
— Ты с меня пример не бери. Берегись, чтобы не пристраститься, а то тебе трудно придется. Похудел ты, гляжу я, быстро хмелеть будешь.
— Как же человеку жить, ежели он ни к чему пристрастия не имеет и ничего не любит, дед Цоню.
— А ты, верно, слезы любишь?
— Нет, не припомню, чтобы я когда плакал, — не поняв, ответил Митю Христов.
Он вдруг схватил костыль, оперся на стол и, с неожиданной ловкостью взобрался на него. Дед Цоню прихватил стопку, чтобы Митю не опрокинул ее и с изумлением глядел на него. Митю Христов вдруг заговорил, громко, словно перед тысячной толпой:
— Я, — он стукнул себя кулаком в грудь, — выпускаю и запираю по несколько раз на дню пятьдесят человек. Они мне подчиняются. У тебя были когда-нибудь подчиненные, знаешь ты, что это такое пятьдесят человек под своим началом иметь?