— Мы думали, что вы, товарищ Завулонов, погибли.
— Напрасно так думали, — засмеялся я и спросил, — что ж теперь будем делать?
— Обратно, — ответил военный комиссар.
Я посмотрел на комиссара.
— Ведь там же восстание.
— Какое? Никакого там нет восстания! — удивился военный комиссар и широко открытыми глазами посмотрел на меня. — Какое восстание и кто вам сказал?
Я рассказал вкратце, что было у меня в комиссариате с Аскольдовой. Военный комиссар хохотал. А после смеха рассказал — в чём дело. Красноармейцы вели осуждённых к расстрелу. Вести нужно было по Рождественской улице на окраину города, где находится свалка. Когда довели и поравнялись с клубом имени Карла Либкнехта, то в это время в клубе закончилось заседание, и вся масса людей выкатилась на улицу, запрудила собой. Красноармейцы-конвойные, видя, что дело плохо, скомандовали освободить мостовую, но разве можно на такой узкой улице это сделать? Получилось замешательство. Осуждённые воспользовались случаем — и в толпу. Стрелять было совершенно невозможно. Но красноармейцы всё же сделали вверх несколько выстрелов. Получилась страшная паника. Многие приняли выстрелы за восстание. Дезертиры этим воспользовались и бежали.
Комиссар снова захохотал:
— Так это вы наш ответ «бежали» приняли за бегство от восставшего города?
— Да, за бегство, — ответил я.
Комиссар всё хохотал.
— Ну, как ваша погоня?
— Моя? — спросил я.
— Да.
— Увенчалась полной победой.
— Что вы? Так где же он?
Я показал на берег реки.
— Мы тоже одного поймали с крестьянами, — сказал военный комиссар и повёл меня во двор.
На дворе стояла лошадь, запряжённая в розвальни. В санях лежал человек с окровавленным виском, — как выяснилось впоследствии, один крестьянин ударил обухом топора. Человек был крепко прикручен к саням возовой верёвкой. Голова у этого человека была немного откинута назад. Около головы лежала большая краюшка чёрного хлеба, — русский мужик — добрый, — от которой человек, выгибаясь, как червяк, из верёвок, жадно грыз окровавленными зубами. От такой картины меня всего передёрнуло, я отвернулся и вышел на улицу.
— Кажется, этот самый? — спросил военный комиссар.
— Да, этот самый, — промычал я.
Старые, неизвестно каких времен, большие и похожие на музыкальный ящик часы пробили час, всколыхнули хозяина пивной, потревожили дремавшую канарейку.
Хозяин поднялся со стула, тяжело просопел:
— Да-а… Сумасшедший человек… — и медленно прошёл за буфет.
Канарейка почесала острым носиком около хвостика и подвернула головку под другое крылышко; на пол шумно упало несколько семян.