Ещё один наш одноклассник. Мы уже о нем говорили, когда про цепь разговор был. Саньку мы звали Рифлёный, коротко Риф. Но так его называли, только когда баловались. А вообще-то, чаще Саня. Кожа у него на лице была такая, как сейчас у президента Украины господина Ющенко. А в детстве же берегов-то не видишь — раз назвали — прилипло. Хотя все мы тогда были с прыщиками, но досталось Саньку.
Саня играл в волейбол. Лучше всех нас играл. Но так, как волейбол не культивировался в нашем дворе, то мы и не старались Саньку догнать. Зато вот в школе, когда в десятом классе пришла пора рубиться за первенство школы, благодаря Саньку мы заняли первое место. Правда, Плиса был главным судьёй.
Если надо было подраться, тут Саня всегда был на месте. Шумные компании не любил он пропускать. В общем, пацан, как пацан.
Индивидуальной особенностью Александра было то, что он совершенно не мог держать в себе выпитое спиртное. В школьные годы он очень сильно этим грешил, но как человек разумный, не делал из этого трагедии, а наоборот, очень хорошо шутил, используя свою особенность. Напьемся, бывало, где-нибудь в гостях, а наутро все удивляются, почему в подъезде потолок заблёван? Или так: Саньку спать уложим, а сами знаем, что подходить к нему не стоит до утра. Пусть лучше спит. Нет же, найдется какая-нибудь гнусятина, которая Сане скажет: «Подвинься!» — «Отвали!» — резонно ответит ему Риф, а тот: подвинься да подвинься. Саня, конечно, подвинется. А утром сосед по кровати весь в макаронах орёт: «Хули ты наделал?»
Несмотря на всю свою занятость, мне всё равно приходилось иногда бывать дома. Как минимум, нужно было Аньку — мою сестру — забирать из садика и тащить домой, как раз в самый разгар футбольного матча или хоккейных баталий, или ещё чего. Это сильно доставало! Некогда было ходить домой.
До переезда на Постышево мы сменили две квартиры.
Вначале мы с матерью жили возле автовокзала в кирпичном доме без отопления и канализации на третьем этаже. В памяти ничего светлого не осталось от тех лет — мать вечно пахала, чтобы прокормить нас, потому что похоронила моего родителя и своих родителей в возрасте, когда ей самой стукнуло чуть больше двадцати лет. И в такие-то годы остаться одной? В тумбочках было море фотографий гробов, заплаканных лиц, покойных родственников и облигации какого-то мифического займа, которыми я играл, как денежками. Туалет был на улице. Копоть покрывала снег: печки приходилось зимой топить. Соседи возвращались из сталинских лагерей, часто были и пьянки, и драки в соседних подъездах. Шпана шныряла по дворам, с автовокзала постоянно слышался металлический голос, говоривший о том, куда отправляется автобус — это было бесконечно. А вокруг стояли сараи, сараи, сараи. Соседний дом, где жили усталые люди, впоследствии оказался домом-музеем декабриста Волконского. А в то время это был просто клоповник. Школа, правда, была рядом, но в ней я проучился до половины четвертого класса.