Четверг, 18 декабря
Наступили дни полнолуния, и к молитвам о возвращении супруги короля присоединились почти восемьдесят берманских кланов, земли которых растянулись от Медвежьих гор на юге, от границы с Рудлогом, до острых северных фьордов, где холодное лето стояло один месяц в году. Линдморы, послушные слову монарха, ушли в тундру и леса в медвежьей ипостаси — и никто не cмог снова обернуться человеком. Большинство из них все же было любимо своими детьми, искренне оплакивающими родителей. И пусть где-то продолжали шептаться, что воздаяние, назначенное королем, несправедливо, что в нем говорят горе и злость, и он был все равно что мертв, и, не касайся это его лично, он бы первый приказал уничтожить зараженного бермана, условие — возвращение королевы — было озвучено, и никто не оказался достаточно глуп, чтобы посметь оспорить его. Все понимали, что от кровавой расправы их кланы уберегло только чудо. И даже самые ревностные хулители короля не приняли его неожиданную милость за слабость.
Королеве Полине, пребывающей в медвежьей шкуре, молитвы никак не помогали. Ее перенесли в центральный двор, закрытый погодным куполом, приставили слуг, и слабая тощая медведица почти весь день лежала на боку и дремала, облегчая работу виталистов. Все — и врачи, и маги жизни хором твердили, что истощена она до предела, что нужно ее кормить как можно больше, потому что капельницами тут не поможешь, что вите необходимо крепкое тело, иначе все усилия впустую. Что нужно, чтобы двигалась хоть немного, иначе мышцы совсем атрофируются. Сердобольные гвардейцы натащили ей в лесок живых зайцев и полосатых поросят, но охотиться не было сил, и зверье совершенно обнаглело — топталось прямо перед мордой, скакало вокруг, прячась при появлении берманов и людей.
Немного оживлялась медведица, только когда приходил Демьян. Глухо, угрожающе ворчала на него и пыталась отползти.
Тело помнило боль и запах мучителя, инстинкт требовал бежать. Но человек приносил ей свежего мяса и сладких ягод, медовых сот, кореньев, спелых орехов и птичьи яйца, бесстрашно зажимал ее голову рукой и заставлял есть, частенько потом уходя с прокушенной ладонью или израненной грудью. Или оборачивался громадным медведем — чуть ли не в два раза больше нее, — обнюхивал, вылизывал морду, живот, тыкал носом, рычал — вставай, мол, иди! Нужно двигаться! Смотри, какое озеро, как можно полежать в воде, попить! Я специально для тебя запустил туда толстую форель и карпов. Знаешь, как это вкусно?
Пол стонала и плакала, и не прельщали ее ни принесенные, еще трепещущие и остро пахнущие кровью зайцы, ни крупная жирная рыба. И глотала она, подчиняясь рыку большого самца, и встать пыталась — но тут же падала от слабости.