Крикку-Карппа каждый вечер перед сном тщательно причесывался, надеясь увидеть во сне высокое начальство или своих прежних зазнобушек. И дочесался он таким образом до того, что стал лысым, за что в деревне его считали мудрым.
— Как говорится, та из собак и голос подает, в которую палка попадет, — заметил Поавила, уголком глаза взглянув на Крикку-Карппу. — Пора бы и тебе снять свою бляху.
— Лесники при любой власти нужны, — возразил Крикку-Карппа, поигрывая своей висевшей на груди бляхой лесника. — И к тому же я не господ охранял, а лес…
Пока Поавила и Карппа препирались, будут ли господа и впредь или их вообще не будет, Петри думал о Ховатте, сыне Хёкки-Хуотари, который, как говорили, был произведен в офицеры.
— Твой-то Ховатта тоже в господах ходит, — сказал он Хуотари.
— Да, писал он об этом в последнем письме, — подтвердил Хуотари. То ли он был не очень обрадован этим известием, то ли просто к слову пришлось, но он тут же добавил: — В старину так говорили: что с парня возьмешь, если он лишь в господа гож. Верно, и с Ховаттой так получилось. Погоди, погоди… — оторопел он, увидев, что Поавила «съел» у него подряд три шашки и выиграл партию.
Крикку-Карппа опять захихикал, правда, не так громко, как при проигрыше Поавилы.
— Не велика беда: не все же выигрывать, — со смешком сказал Хуотари, морща свой хрящеватый нос. — А вот кто при этом в нужнике останется, того зло берет. Говорят, свою игру так проиграл и Кер…
Хуотари замолк на полуслове, увидев на пороге жену с бадейкой в руке.
— У добрых людей уже хвоя привезена, а наша скотина в навозе тонет, — заговорила Паро, бросив на мужа сердитый взгляд. — А он вместо того, чтоб работать, все политикует да в волость бегает. Будто без него там не обойдутся…
По-разному воспринимали жители Пирттиярви доходившие до них слухи о больших переменах в мире. На Хёкку-Хуотари они почему-то действовали удручающе. Как бедно он ни жил, все же он был доволен тем, что имел. Он боялся, что может лишиться и этого. Поэтому в последние дни у него все буквально из рук валилось, он все чего-то выжидал да раздумывал. О хвое он вообще забыл.
— В такую погоду хороший хозяин даже собаку на двор не выгонит, — вступился за Хуотари Крикку-Карппа.
— На небесах, видно, тоже революция случилась. Всю осень одни дожди да ветры, — сказал Поавила.
Хёкка-Хуотари, потирая свой впалый живот, стал охать и жаловаться.
— Знаю я твою хворь, — прикрикнула на него из бабьего угла жена, успевшая уже сесть за прялку.
Вся деревня знала, что в доме Хёкки-Хуотари верховодит его жена. Впрочем, Хуотари сам был виноват, что оказался у нее под каблуком. Началось с того, что он не умел точить косу. Как он ни старался, коса только хуже становилась. Так что летом в косовицу Паро самой приходилось править все косы. А после смерти Олексея, видимо, чувствуя себя виноватым в смерти сына, Хуотари все чаще стал уступать жене, пока полностью не оказался под ее властью. Поавила, решив отомстить Хуотари за его бахвальство при игре, спросил у того: