— Ох и бестолковый же ты! — бросила Степанида Харьюле, складывая в кошель пулеметные ленты и части пулемета.
— Почему? — спросил Харьюла в недоумении, потом понял, на что намекала Степанида: дескать, он, Харьюла, должен был бы заступиться за нее, сказать, что она не может пойти, сослаться на что-нибудь…
— А прошлый раз ты был другой, — вздохнула Степанида, завязав кошель. — Помоги поднять на спину.
Рано утром первая группа спустилась на рыхлый лед реки. Растянувшись длинной цепочкой, красноармейцы один за другим исчезали в лесу на том берегу. Не в первый раз они отправлялись в дорогу с винтовкой и тяжелым рюкзаком за плечами, не зная, вернутся ли обратно живыми. Но, пожалуй, впервые им пришлось выступить в поход в такую распутицу, да еще пешком. И хотя было не до песен, Харьюла стал вполголоса напевать:
На дворе у Юрвалы, с ровною вершиной,
Хух-хах-хей, выросла сосна…
Он знал, как важно было сейчас своим личным примером подбодрить ребят, быть самому веселым и бодрым. Одним своим видом он может больше поднять дух, чем длинными речами.
В начале пути, по скованному ночным морозом насту, шагалось легко. Но затем снег стал подтаивать. И чем глубже проваливались ноги, тем длиннее казались версты.
Хилье натерло плечо. Она остановилась, с трудом переводя дыхание.
— Устала? — спросила, подходя, Степанида.
Рядом со Степанидой Хилья выглядела хрупкой и беспомощной. Хилья не была неженкой, с юных лет ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь на текстильной фабрике, но работа ткачихи все-таки не шла ни в какое сравнение с крестьянским трудом, которым приходилось заниматься Степаниде. Оставшись вдовой, она сама и навоз возила, и пахала, и косила.
— Давай сюда сумку, — сказала Степанида повелительно.
Но Хилья, превозмогая жгучую боль, потащилась дальше.
Почти в самом конце колонны шел Кюллес-Матти. Он катился как колобок на своих с детства кривых йогах. Поравнявшись с женщинами, он спросил у Хильи:
— Ты что, плачешь? По мамочке соскучилась? Давай-ка, девка, сюда твою сумку.
В густых ельниках лежал еще толстый снег, но лесные ручьи местами уже разлились.
За ночь снег еще подмерзал, и в лес утром можно было бы съездить на лошади, но Пулька-Поавила боялся, что может не выдержать лед на заливе. Поэтому он и не стал просить у соседей лошади, а впрягся в сани вместе с сыновьями, и они отправились в лес за остатками сена. Поавила надеялся, что сможет там, в весеннем лесу, хоть на время избавиться от тревожных мыслей, которые не давали ему покоя с тех пор, как он вернулся из Ухты. До пожни было верст пять, и Поавила рассчитывал, что они успеют вернуться до того, как наст размякнет. Пожалуй, они успели бы, не затокуй на обратном пути около Вехкалампи у самой дороги глухарь.