Прокоп перелистал рукопись и промолчал.
— Ты уже сообразил, конечно, почему, — продолжал Ивашка. — Автор кроме этого сборника написал несколько отличных произведений. Умно ли осуждать его из-за одной-единственной ошибки? А кроме того, друг мой, здесь в игру вступают и определенные помимолитературные взаимосвязи. — Даниэль Ивашка набрал воздуха, словно хотел собраться с духом, чтобы сказать то, что намеревался: — Писатель, о котором идет речь, занимает несколько высоких постов. Имеет влияние. Как-то… как-то, знаешь, трудновато критиковать людей, имеющих такое влияние. Я не хочу уклоняться, но все-таки… То, что уже напечатано в газете, назад не отыграешь. Со временем может оказаться, что эта слабая книга всего лишь незначительный эпизод в его творчестве… А потом, потом есть тут еще один аспект. Личный. Этот поэт является членом редколлегий в ряде издательств, у него несомненный авторитет. Он способен повлиять на решение редсовета, какую книгу издавать, а какую нет. Я понесу в издательство свой сборник, а раскритикованный писатель может вдруг и забыть о том, что он великодушен… Тебе ясно? И потом… Ведь и со мной может такое случиться, глядишь, и я напишу слабую книгу. И я тоже буду ждать от других капельку снисходительности… Так что, — Даниэль Ивашка взял материал из рук Прокопа, положил его обратно в ящик стола и виновато улыбнулся, — так что эту рецензию мы не будем публиковать.
Они опять немного помолчали, словно оценивая свой разговор. Даниэль улыбнулся:
— Знаешь, о чем я думаю?
— Нет.
— Если бы я был художником, я бы нарисовал натюрморт с апельсинами. Представь себе такую картину, — раскинув руки, он мечтательно смотрел на стену, словно там картина уже висела. — Темный, почти черный фон. Нигде ничего. И только на переднем плане — апельсины в простой деревянной миске. Яркие, лучистые апельсины. На них мягко падает свет, и тебе кажется, что это маленькие солнца, так они светятся…
— Раздвоение личности, — прервал его Прокоп. — Мы уже говорили об этом.
Тут одновременно произошло сразу несколько событий, и в начавшейся сутолоке ни один из них уже не сумел высказать свои соображения о натюрморте и о раздвоении личности. Зазвонил телефон, в комнату вошла Катя Гдовинова, а вместе с ней — автор, которому нужен был Даниэль Ивашка. В это же время раздался звонок внутреннего телефона, а из соседней комнаты вошли заведующая отделом культуры Клара Горанская и художник Марош Сухи. Все разом заговорили, куда-то стали звонить, искать рукописи, фотографии и что-то еще. Катя Гдовинова уже разговаривала с кем-то по телефону и, когда Матуш спросил ее, пойдет ли она с ним обедать, лишь рассеянно кивнула. Прокоп постоял с минуту, а поскольку никто не обращал на него внимания, он пробормотал что-то на прощание и вышел.