иногда обедать у Ростовых; Наташа пела и мучилась вопросом, не стыдно ли это после всего, что с
ней произошло; но война уже приблизилась к дому Ростовых с бумагами, засунутыми Пьером за под-
кладку шляпы; она — в блестящих глазах Пети, в страхе старой графини за сына, в тоненьком ста-
рательном голосе Сони, читающей вслух царский манифест: обращение царя к народу. .
Ее слушают по-разному: Пьера поразило, что царь обещал «стать посреди народа... для сове-
щания и руководствования» — ему кажется, что теперь, перед лицом опасности, Александр I, может
быть, выслушает своих подданных, посоветуется с ними: Пьер, как и прежде, мечтает о справедливо-
сти, о демократии и добре... Старый граф растроган, его легко растрогать, он повторяет: «Только
скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем», вовсе не предпола гая, что младший
сын воспримет эти слова всерьез: «Ну теперь, папенька, я решительно скажу — и маменька тоже,
как хотите, — я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу. .
вот и все...»
Для старой графини все происходящее значит только одно: Петя в опасности. Петя, младший,
маленький...
И все эти разные и сложные чувства выражает Наташа: «Вам все смешно, а это совсем не шут-
ка...»
Читая эту сцену, я всегда вспоминаю начало Шенграбенской битвы и общее выражение всех
лиц — от солдата до князя Багратиона: «Началось! Вот оно!» Здесь, за еще мирным обедом в доме
Ростовых, приходит к ним война: «Началось! Вот оно!..» — и уже не вернуться к прежнему душевно-
му состоянию, война уже бесповоротно завладела этой мирной семьей.
Не случайно н а з а в т р а жизнь начинает идти с бешеной скоростью, непривычной для патриар-
хальных Ростовых. Петя побежал смотреть на приехавшего царя, в толпе его чуть не раздавили: все
было вовсе не так, как представлялось Пете, но стремление его идти на войну ничуть не уменьши-
лось.
Еще через день было дворянское собрание. «Все дворяне, те самые, которых каждый день
видал Пьер то в клубе, то в их домах, — все были в мундирах, кто в екатеринин ских, кто в Пав-
ловских, кто в новых Александровских, кто в общем дворянском» — и в этом тоже была война. Ника-
кого совещания с дворянами не было, были сначала обычные разговоры и споры, потом быстро соста-
вилось постановление московского дворянства: каждый обязывался представить в армию своих кре-
постных и полное их обмундирование; потом — короткая растроганная речь царя.
68
Нигде ни разу Толстой не сказал от себя, от автора, ни одного громкого слова, — наоборот,
он посмеивается над теми, кто эти громкие слова произносит; у него никто как будто и не думает