На третьем этаже, сменив Лехина, курила пахитоску восхитительная Гаянэ Арутюновна Казарян, консерваторский архивариус, знаток мифов, легенд, историй и баек. Лучшая из казаряновских легенд повествовала об оперном басе Пашуке, которому довелось экзаменоваться в игре на рояле. Бас Пашук твердо знал, что исполняемый им номер следовало открыть тревожной нотой ре, двадцать пятой клавишей, если считать слева, но несколько запутался в ее поисках.
— Голубчик, что же вы не начинаете? — прошамкал член почтенной комиссии. — Смелее, смелее, не боги горшки...
— Вот найду ноту ре, тогда и начну! — рыкнул легендарный Пашук.
«Ха-ха-ха!» — смеялись над горемычным Пашуком консерваторские первогодки; «Ц-ц-ц!» — смеялась Гаянэ Арутюновна над первогодками, играя кистью шали и выдыхая дым гористым ахматовским носом.
В Петербургской консерватории водились дамы утраченной ныне породы. Одной из таких дам меж тем была и приговоренная к казни Дама с Серьгами.
Дыша огнем, м-ль С. пролетела мимо Гаянэ Арутюновны («здрассссть!») и ворвалась в граммофонную каморку.
Дама из каморки к тому моменту бессовестно исчезла. Трон ее был занят уютным круглым дядечкой самой мирной внешности. Хоженые ботинки, рубчатый вельвет, рыжий чай в стакане. Мягкое, тихое, ^ смутно знакомое лицо.
— До каких пор вы собираетесь надо мной издеваться? — завопила обезумевшая мадемуазель. — Это не сервис, а китайская пытка! Сколько, я вас спрашиваю, должен человек бегать с чердака на второй этаж и обратно, чтобы послушать одну-единственную пластинку? А? Нет, я спрашиваю! Нет, вы скажите!!!
Сказать дядечка ничего путного не мог, перепугался, вскочил, растерянно уткнулся в молчаливо кружащиеся граммофонные диски.
— Простите, а что вы слушали? Я, видите ли, не в курсе...
— Я не слушала! Я страдала! Я бегала как сумасшедший конь. В смысле лошадь. Туда-сюда, туда-сюда... То слишком громко, то слишком тихо, то слишком рано, то не в ту комнату... Да! Это моя пластинка! Это мой квартет! В смысле Бородина.
— Бога ради, не волнуйтесь... Я сейчас все исправлю, я обещаю, я сейчас же... еще раз... пожалуйста, не волнуйтесь...
— Поздно! Нет, ничего теперь не надо мне! — метнула м-ль С. в растерзанного дядечку свой лучший, свой самый болезненный, самый горестный, украденный из саквояжа Вертинского, черный отравленный дротик. Ваши пальцы, так сказать, пахнут ладаном. Точка!
Покончив с врагом, м-ль С. чохнула каморочной дверью, нахмурилась, хмыкнула, принюхалась. Острый запах внезапно вспотевшей совести, как известно, свойственен успешно отмщенным дуэлянтам. Ну и ладно. Ну и пусть. Хотя, правду сказать, непричастность дядечки к Бородинскому сражению была очевидна. Невинная случайная жертва. Пришел, бедняжка, чаек попить, отдохнуть... И лицо какое-то знакомое.