– Сочувствую, – сказал я ему.
– Для детей делают гробы, – сказал он. – Я не знал. То есть это вроде бы понятно, но о таком не думаешь, понимаете ли. А потом видишь их, и они… как шкатулка с ребенком вместо драгоценностей.
– Это несправедливо, – сказал я. – То, что преподносит нам жизнь.
Он вытирал руки бумажным полотенцем – медленно, тщательно.
– Вы хотите знать, подсказал ли я вашему сыну убить сенатора? Посеял ли зерно, идею? Или больше того? Не я ли встретился с ним перед Ройс-холлом и подсунул ему незарегистрированный пистолет? Не я ли управлял им, контролировал? Вам хочется видеть сына сосудом, орудием.
Я кивнул.
– Но этого не было, – сказал он. – Я могу представить восемь свидетелей, которые скажут, что я в тот день был в Далласе.
– Алиби бывают фальшивыми, – заметил я.
Он подумал и сказал:
– Я не знаю, где он взял пистолет.
– Но вы подсказали ему им воспользоваться.
– Зачем бы мне?
– Затем, что вы работали в KBR, – сказал я, – а им нужна была смерть Сигрэма. Вы нашли его в поезде и… подтолкнули к этому.
Он стал рассеянно вытирать раковину мокрым полотенцем.
– Когда мой мальчик умер, – говорил он, – я попросил отправить меня на фронт, на передовую. В самую глубокую и темную дыру, какая найдется. В день, когда хоронили сына, я был в глубине вражеской территории, ползал в пыли за сто миль от фронта. Еще с шестью ребятами. Мы отрастили бороды и одевались как местные. Вооружены были ножами и пили собственную мочу. Не все время, но нам хватило.
– Вы были в том вагоне? – спросил я. – Вы с Коббом?
Имя Кобба я использовал как оружие. Хотел показать, что мне известны подробности, что я не дилетант. Что для меня это не хобби. Я спасал сына и готов был вырвать у него правду любой ценой.
– Жена мне писала, – сказал он, – но я не отвечал. Боялся того, что мог написать.
Тем же мокрым полотенцем он стер пятно с зеркала – пятно прямо перед своим лицом, словно стирал всякую память о себе.
– Я хочу сказать: долго ли нарезать полдюжины морковин, – говорил он. – Нарезать полосками вдоль или нарубить помельче? Что она хотела от меня услышать? Он был ребенок, а она мать. Ей полагалось его защищать.
– Моему сыну назначили дату казни, – сказал я. – Его убьют.
– В тех местах, – говорил он, – мы общались в основном жестами. Английский был не в ходу. Кто-нибудь мог услышать. Мы жили в горах, место я назвать не вправе. Шесть ребят с ножами, ищущих опасности. Кобб был одним из них. Он, бывало, изжует себе все губы, руки у него были нервные, но он за милю попадал в картофельный глазок.
Вот оно. Связь. Лампы надо мной моргали, вздрагивали.