Видит Иван — к большой избе подошли. Музыка оттуда слышна, крики пьяные. А у входа два мужика — ножами один другого ширяют. Лица красные у обоих, а глаза — белые. Подошел к ним предводитель разбойников.
— Ладно, ребята, — говорит, — кончай забаву. Не весел я что-то нынче.
Те сразу ножи убрали и удалились поспешно. Вошли разбойники внутрь избы, и Иван вошел с ними. А там — грязь кругом, нагажено, куда ни плюнь пьяный лежит. Как предводитель разбойников в избе появился, так сразу тишина сделалась. Не дышит никто. Все на него глядят молча.
— Хватит, ребята, — кивнул он устало, — теперь я пить буду.
Все с мест повставали и вышли по быстрому. Пьяные тоже поднялись. А кто не встал и не вышел, тех вынесли и в кучу покидали у входа. Сел предводитель за стол, Ивана посадил с собою. Разбойники все за другими столами расположились. К предводителю прислужник к первому подбежал, на ходу кланяясь.
— Чего изволите? — Спрашивает. — У нас все есть.
— Горилки неси, — отвечает разбойник. — Да побольше. Мне и моему товарищу.
Принесли им горилку. Выпил разбойник. Ивану налил. А гусляры песню затянули жалобную:
— Вышли как-то с Васей мы разом на дорогу
И достали мы ножи. Стали ждать кого-нибудь.
Но связали псы нас, падлы, и в темницу посадили,
Долго-долго били.
Ах, зачем меня мать родила?…
Заплакал разбойник тут, слезами залился горючими.
— Так это ж про меня песня, — говорит, — про жизнь мою горемышную…
Гусляры веселую следом запели:
— Горилка, горилка, горилка моя!
Налил себе разбойник до верха.
— Вот, ты, — спрашивает он Ивана, — что ты, скажи мне, в этой жизни-то видел? Ничего ты не видел! Я — то ли дело… С малолетства по каторгам, да по острогам. Я так скажу: была бы на то моя воля, каждого бы принудил хоть полтора, хоть два года посидеть в остроге — жизнь увидать, людей посмотреть, ума набраться.
Помолчал разбойник. Еще налил себе и выпил залпом.
— Видишь, — говорит он Ивану, — как они все тут меня боятся? И недаром. Ведь я — злодей в законе… Не понимаешь? Человек такой это, которого все кругом уважают.
Снова разбойник налил себе, снова выпил. Потом Ивану говорит:
— А, тебя, детинушка, как рассветет — велю я на самом высоком дереве в лесу повесить. И не потому, детинушка, чтобы не полюбил тебя, как родного, а просто страсть я люблю глядеть, как висельник с ветки ногами перебирает.
Налил себе разбойник еще одну, выпил, да тут же и на пол свалился. Огляделся Иван, видит: разбойники все: кто где лежат — спят, не просыпаются. Поднялся он с места, вышел из той избы и побрел прочь.
Долго ль он шел, недолго ль, а видит Иван — поляна, на поляне той дерево, доска прибита, на доске написано: "Край вольных чучмеков". Дорога от дерева начинается. Идет Иван по дороге, и приходит он в город. Глядит вокруг — грязно, лица у всех — чумазые. И не поймет Иван, то ли родились они все такими, то ли не мылись от роду. Куда ни посмотрит — ножами все один другого ширяют.