– Понимаешь, я хочу что-нибудь оставить ребенку. Когда подрастет.
– А это он или она?
– Не знаю.
И он вытаскивает из кошелька клочок бумаги. Разворачивает, и я вижу адрес. Буквы несколько раз обведены чернилами – не дай бог им стереться: «Кабраматта-роуд, 17. Оберн».
– Подружки ее дали, – безучастно говорит Марв. – Они съехали, и я пошел по домам подружек. Умолял рассказать, куда она подевалась. Господи, как вспомню, так вздрогну… Я рыдал на крыльце у Сары Бишоп, готов на колени был встать… – Слова отдают тихим эхом, будто и не Марв их произносит. Губы у него почти не шевелятся, как онемели. – Сьюзен, да. Девочка моя. – Он кривится в саркастической усмешке. – Папаша ее был строгим до усрачки. Но она умудрялась выскользнуть из дома пару раз в неделю, перед рассветом. И мы шли на старое поле, на котором папаша выращивал кукурузу. – На губах Марва обозначается что-то похожее на улыбку. – И вот мы брали одеяло, шли туда и… в общем, сам понимаешь, чем занимались. Несколько раз в неделю. С ней было… бесподобно. – И он обращает на меня пристальный взгляд – потому что хочет, чтобы собеседник знал: это чистая правда. – С ней было… очень хорошо.
Улыбка Марва беспомощно цепляется за немеющие губы.
– А иногда мы плевали на все и залеживались до самого рассвета…
– Потрясающе, – искренне говорю я.
Но говорю это ветровому стеклу – разговаривать в таком тоне с Марвом очень непривычно. Обычно мы по-дружески переругиваемся.
– Оранжевое рассветное небо, – шепчет Марв, – мокрая от росы трава и… я всегда буду помнить вкус ее теплой кожи. И какая она была там, внутри…
Я очень живо все представляю. Но Марв развеивает наваждение рассказа, свирепо выдохнув:
– В общем, однажды я пришел на поле – а там только кукуруза. И никого больше. И дом пустой стоит.
Девушка забеременела.
Для наших мест ничего необычного, но семье Бойдов это явно пришлось не по нутру.
И они уехали.
Никому ничего не сказали. И о них никто не говорил. По правде сказать, о них особо никто и не вспомнил. Люди приезжают, уезжают – обычное дело в нашем пригороде. Заработали – переехали в район получше. Хотят попытаться вылезти из дерьма – переезжают куда-нибудь еще. В такую же помойку, конечно, но попытка не пытка, вдруг повезет.
– Наверное, – говорит Марв после некоторого молчания, – папаша застыдился шестнадцатилетней брюхатой дочери. Тем более – брюхатой от такого никчемного болвана, как я. Не могу сказать, что мужик был так уж не прав…
М-да, что тут возразишь-то…
– Они уехали, – продолжает Марв. – И никто мне ничего не сказал.
Теперь он смотрит на меня. Я чувствую его взгляд на лице.