Аксаут был очень живописен. Лагерь расположился на большой поляне прямо рядом с дорогой, идущей вдоль реки. По ней иногда с грохотом проезжали огромные лесовозы, а в основном вокруг была тишина. Даже река в этом месте не так шумела. Горы вокруг были прекрасны, особенно когда вышло солнце и осветило эту суровую дикую красоту своими теплыми лучами. Я теперь уже сама довольно ловко собрала и поставила на ровное место пашину палатку и по-хозяйски расстелила там его и свою пенки, спальники, сунула в изголовье бушлат, а по бокам рассовала опустевшие рюкзаки.
Мужики разгружали катамараны, женщины принялись хлопотать вокруг костров.
Я чистила картошку и нежилась в лучах майского солнышка. Потом вытряхнула все свои и пашины отсыревшие вещи из палатки, чтобы они тоже просохли, проветрились. В первый раз за весь этот поход я почувствовала себя живой и полной сил, мне хотелось даже мурлыкать себе под нос, улыбаться и что-то делать.
После обеда мы уже катались по каньону Аман-Хыт. После «Пушки» с ее камнями, лавировкой, «бочкой» и хлещущей в лицо водой покатушки по каньону показались мне приятной легкой прогулкой. Мы неслись по реке с довольно приличной скоростью, лишь изредка подправляя веслами курс катамарана, и даже командир почти не отдавал приказаний, а справлялся сам. Потом Паша рассказал мне, как несколько лет назад в этом месте почти на голову сплавщикам рухнул с дороги грузовик. Водитель успел выскочить из кабины на склоне, а трупы двоих пассажиров вынесло из кабины течением и пронесло мимо ошарашенных туристов. Грузовик потом еще долго валялся посреди реки как дополнительное препятствие, которое тут же обозвали «Порог Грузовик».
Днем мы все так же мокли в своих неопренах, вечером переодевались в сухое, жались к костру, ночью отогревались друг о друга.
Однажды мне приснился Чагин.
Он встречал меня из похода, радовался, обнимал и целовал так, что мое сердце колотилось в бешеном ритме, и я тонула в его серо-синих глазах и дерзкой усмешке его ярких губ. Потом он вдруг стал со мной холоден и куда-то отстранился, а рядом оказался Паша, который тоже принялся так страстно меня целовать, что я удивилась, как способен был преобразиться этот обычно мрачный и суровый мужчина. Я гладила его могучую шею, водила рукой по его небритой впалой щеке. Он стискивал меня в своих медвежьих объятиях, и от его поцелуя я готова была воспламениться сама и расплавить все вокруг.
Паша выдал такой сладострастный стон, что я вздрогнула всем телом и проснулась. Я обнаружила, что моя рука уже хозяйничает у него под тельняшкой, и ощутила под своей ладонью бугры мышц, покрытые горячей, нежной и гладкой, как у девчонки, кожей.