Я выдернула руку и замерла. Паша, не открывая глаз, сказал:
– Не хочу просыпаться! – тоже убрал руки от моей спины и уронил вдоль тела.
Я последний раз осторожно поцеловала его в горячие обветренные губы, боясь, что если он сейчас неправильно истолкует мой поцелуй, то уже ни он, ни я не сможем удержаться и остановиться. Он судорожно вздохнул все так же, не открывая глаз.
Я мигом скатилась с него и натянула спальник по самый нос, оставив снаружи одни глаза. Он открыл один глаз, покосился на меня, улыбнулся и снова, как тогда, чмокнул меня в лоб:
– Никакой неловкости! – И моментально погрузился в сон. Железный мужик!
Я затаилась у него под мышкой и еще долго не могла унять колотящееся сердце, вспоминая вкус его губ и тепло его тела. Я почти решила вылезти из своего спальника-«кокона» и повторить эксперимент, но внезапно перед глазами снова возникла яркая улыбка Леши Чагина, и сердце снова сделало кульбит, и в животе как будто что-то сжалось в комок, и я решила не искушать судьбу.
Днем Паша вел себя как ни в чем не бывало, и даже Алина перестала пожирать меня и его глазами, очевидно, решив, что мы и сами разберемся в наших отношениях. Гоша тоже пытался разгадать, что происходит между нами, на берегу держался поблизости от меня, но напрямую ни о чем спросить не отваживался, как, впрочем, и открыто ухаживать за мной.
На Кубани в один из солнечных дней Адмирал велел строить туристическую баню, и я с удивлением разглядывала сложенную в сторонке от лагеря «печь» из огромных булыжников, в которой полдня полыхал костер. Потом над этой каменной пирамидой поставили тент, надрали где-то поблизости пихтовых веников и залезли париться. Сначала мужчины: долго хлестались, фыркали и ухали, а потом с кровожадными воплями бросались в ледяную реку. Потом женщины, включая меня, парились возле раскаленных камней, окутанные клубами горячего пара, брызгая на «печь» вениками из ведра с водой. Потом, распаренные и разгоряченные, окунались с визгом в «купель», огороженную на берегу реки крупными валунами, чтобы не сносило течением.
Когда Адмирал наконец дал команду разбирать лагерь и катамараны, я почти с сожалением покидала этот горный край. Я побродила напоследок по берегу, залезла на небольшую горку и полюбовалась с высоты окрестностями, чтобы еще раз вдохнуть, запомнить, впитать в себя эти ощущения из странного, чужого мне, но, как оказалось, вовсе не враждебного мира.
В автобусе мы с Пашей забрались в самый дальний уголок, на задние сиденья, заваленные рюкзаками и тюками, и там половину дороги я безмятежно дрыхла на его груди, не обращая внимания на тряску, гул голосов, затекшую перекошенную шею. Паша тоже спал, привалившись головой к своему рюкзаку, и когда автобус подпрыгивал особенно сильно, рефлекторно прижимал меня к себе, а потом, не просыпаясь, трогательно поправлял мою голову и продолжал похрапывать. Народ, как обычно, умудрялся на ходу бурно радоваться жизни, пьянствовал остатками водки и купленной в придорожном кафе закусью, пел под две гитары, выскакивал на зеленые стоянки и радовался возвращению домой.