— Как вы оказались здесь, Виола? — спросил Чащин.
Грешным делом, ему показалось, что девушка не так уж равнодушна к нему, как старалась показать прошлый раз, и что она нарочно приехала в Камыш-Бурун, чтобы он не скучал и не тосковал по ней. Только вот почему она оказалась радистом? Может быть, на такое маленькое судно не пускают посторонних и она срочно сдала экзамен на радиста, только бы оказаться рядом с ним? Он ждал ответа с затаенным дыханием, а девушка, посмотрев на него холодными глазами, пожала плечами и сказала:
— Странный вопрос! Я же студентка радиоинститута. А сейчас у нас начались практические занятия…
Нос Чащина, и без того длинный, совсем опустился вниз, чуть не уткнувшись в губу. Все сто вопросов показались совершенно ненужными, и он уже хотел окликнуть Гущина, чтобы сообщить ему, кого он нашел на борту, как Виола спросила сама:
— Вас что, ограбили или вы участвуете в съемке фильма «Черный Ястреб — гроза морей»? Где вы взяли эти лохмотья? Постарайтесь сохранить их до приезда в город, там их можно продать в музей. Это же остатки прошлого века!
— Это все Максимиади, — неохотно сказал Чащин.
Теперь, приглядевшись к матросам и к Виоле, одетым вполне по-человечески, он и сам начал думать, не пошутил ли Максимиади снова, обрядив гостей в эти дурацкие доспехи.
— Ах, Максимиади!.. — протянула Виола таким понимающим тоном, что Чащин готов был провалиться сквозь палубу от стыда.
В это время Максимиади вдруг вывернулся откуда-то снизу и вырос перед ними сурово-спокойный и сосредоточенный.
— Что предпочтете, товарищ корреспондент, стать на выброс сети или на лебедку? — спросил он.
— Как это — на выброс? — удивился Чащин.
— Бригада-то у нас некомплектная, да и вам, наверно, будет интересно узнать, как рыбаки работают? — безжалостно сказал бригадир. — Вашего товарища использовать нельзя, очень уж он хлипкий и к морю непривычный, да и работа у него такая, руки аппаратом заняты, а вы как будто и крепче и наблюдать вам работа не помешает…
Чащин взглянул на Виолу с невольной гордостью: поняла ли она, что значат эти слова? Рыбаки признавали его равным, они находили в нем такие достоинства, каких он и сам за собой не знал. Но Виола стояла отвернувшись и кусала губы, и Чащин готов был поклясться, что она делает это для того, чтобы не расхохотаться. Он угрюмо сказал:
— Я репортер, а не рыбак…
Максимиади сморщился, будто у него сразу заныли все зубы, и медленно отошел. Чащин взглянул на Виолу, надеясь, что теперь-то, когда он не поддался очередному розыгрышу, она взглянет на него более милостиво, но увидел такое презрение в ее глазах, что ему чуть не стало дурно. Виола покачала головой и холодно сказала: