«Был декабрь 1941 года. Крики, гам, стоны, солдаты финские с винтовками. Вещи все отобрали, разрешили взять только то, что смогли унести в руках – одежду и одеяло. Назавтра погнали мать на разгрузку дров, на разборку кирпичных разбитых зданий. Однажды послали на переборку картошки… Из продуктов главный продукт, конечно, была мука. Но это была не мука! Это была молотая белая бумага с добавкой муки. Хлеба, коржа из нее нельзя испечь, хоть ты удавись, не получалось. Мы варили эту муку, глотали серый клейстер, который щелкал на зубах, прилипал к небу. Как мы ждали весну! Скорее бы увидеть, сорвать травинку, съесть. Когда трава пошла, ее тут же всю съедали, огороды были голые, черная земля. Первой съедали крапиву, затем клевер. От голода, от грязной травы началась дизентерия. В лагере появился врач Богоявленский. Его палка ходила по спинам тех, у кого плохо убран двор, грязно в уборной. Маму стали гонять на рытье траншей. Рядом с кладбищем рыли, а затем возили туда мертвых. Утром по лагерю едет телега-ящик, собирает умерших за ночь. Летом парней, которым исполнилось 15–16 лет, финны отправили на лесозаготовки. Вернулись к зиме – кожа да кости. Многие после померли от чахотки»…
«Мама была беременной уже на последнем месяце и в деревне родила двойню девочек. А через некоторое время нас разместили в домах барачного типа, которые были уже обнесены колючей проволокой. Семья наша выросла. Нас было уже пятеро, и с нами из деревни приехали бабушка и дедушка. Поселили нас в комнате на 15 квадратных метрах, и было в ней пять семей. В общей сложности 21 человек. В условиях голода, холода, без медикаментов люди вымирали целыми семьями. Не обошло это горе и нас. Один за другим умерли бабушка и дедушка. Организм мамы тоже ослаб, и она заболела куриной слепотой и малокровием. Мои маленькие сестрички Галя и Нина, не получая даже материнского молока, тоже умерли. Мы с мамой остались вдвоем. И не знаю, что было бы с нами, если бы не девочка-подросток 14-летняя Римма Гуляева, ныне Иванова, родом из той же деревни Шангостров. Вместе со взрослыми она тоже выходила на работы. Благодаря своей сноровистости умела найти то у финнов, то среди местного населения что-нибудь съестного. И непременно делилась с нами…»
«Когда мне исполнилось 11 лет, я с семьей оказалась в 6-м петрозаводском лагере на Перевалке. Чтобы не умереть с голода, приходилось проникать в город. У кухонь или солдатских казарм нам, детям, иногда что-либо перепадало. А в город проникали разными путями. Иногда пролезали через проволоку, а когда у ворот стоял добрый охранник – пропускал. Невдалеке от леса находился финский госпиталь. Подойдем к окну и начнем просить хлебушка. Иногда солдаты бросали, а бывали случаи, когда над нами смеялись и вместо куска галеты бросали бог знает что. Однажды мы возвращались из города в лагерь. Выпустил нас через ворота охранник, который особых препятствий не чинил. А вот когда мы вернулись обратно, на вахте стоял уже другой охранник, и он сдал нас в комендатуру. Нас отвели в сарай, где стояли длинные скамейки, положили на них и резиновыми плетками нанесли кому по 15, кому по 25 ударов. После такой порки матери нас на руках относили в бараки. Не выдержав голода и жестокостей лагерной жизни, некоторые из моих братьев и сестер умерли…»