История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов (Мюллер) - страница 242
Между тем со времени вступления в управление Язида в Ираке снова зашевелились шииты. Наместник Куфы, Ну’ман Ибн Бешир был человек благомыслящий. Когда до него дошло, что в городе начинают поговаривать о Хусейне, сыне Алия, как о настоящем законном халифе, в следующую же пятницу произнес он проповедь, в которой вообще очень правильно развил тезис о непригодности междоусобных войн. Однако сам он ничего не предпринимал для подавления мятежного духа. Тайком выправили между тем шииты четырех послов, одного за другим, к Хусейну с предложением пожаловать сюда к своим верным. Они обещали признать его халифом и защищать права его с оружием в руках. Хусейн прислал им с двоюродным братом своим, Муслимом Ибн Акилем, благосклонный ответ, а ему поручил разузнать поподробней обо всем происходившем в Куфе. Посланы были сообщения также и в Басру к некоторым почтенным личностям. Но здесь, при строгом наблюдении Убейдуллы Ибн Зияда, никто и шевельнуться не посмел. Между тем Муслим в Куфе, неоспоримо принятый с распростертыми объятиями, успел навербовать втихомолку более 12 тыс. приверженцев. Вскоре получено было Язидом от державших сторону правительства извещение о возрастающем в городе движении и бездеятельности наместника. Халиф немедленно принял меры: послано было повеление Убейдулле сдать управление в Басре одному из своих братьев, а самому заняться подавлением заговора в Куфе. Со свойственной энергией принялся наместник за выполнение опасной задачи. Забрав с собой лишь немногих из приближенных, он неожиданно появился вечером в Куфе, прикрывая лицо, чтобы дать веру им же распространенному слуху, что он — Хусейн, решившийся будто бы стать во главе своих единомышленников. Таким образом ему удалось беспрепятственно добраться до крепкого правительственного замка. Ну’ман принял его с честью и беспрекословно признал за преемника, радуясь, что с него слагалась тяжкая ответственность в споре между халифом и внуком пророка. Как ни велико было число сторонников Муслима, им все-таки далеко было до преобладающего большинства находившегося в городе войска. К тому же многие из заговорщиков хотя и примкнули к нему, увлекаемые общим течением, но вовсе не желали подставлять голову, не уверенные в решительном успехе. Поэтому, когда на следующий день выступил новый наместник с речью, пересыпан-ной страшными угрозами в духе Зияда, ряды шиитов сразу поредели. Пошли толки, не благоразумнее ли будет отложить предприятие, и вскоре сам Муслим вынужден был скрываться у одного надежного человечка по имени Хани Ибн Урва. Убейдулла тотчас же пустил, разумеется, в ход своих полицейских ищеек. Хани был вскоре схвачен. Муслим попытался было освободить друга, но замысел не удался. Народная толпа, которую он собрал вокруг себя, недолго пошумела возле замка наместника, а на нападение открытой силой не решилась и рассеялась по первому приглашению уважаемых людей, приверженцев порядка. Муслиму пришлось плохо, его схватили и казнили вместе с Хани (Зуль Хиджжа 60, сентябрь 680). Почти одновременно с совершившимся немедленно вслед за окончанием паломничества (10–12 Зу’ль Хиджжа =11–13 сентября) того же года Хусейн по получении от Муслима известия, что 12 тыс. человек им завербованы, собрался наконец покинуть Мекку. В сопровождении всей семьи и некоторых личных приверженцев, в общем в числе 200 человек, двинулся он по дороге в Куфу. Во всяком случае, это было безрассудное предприятие. Казалось, Хусейн более чем достаточно испытал еще при жизни своего отца, насколько можно было полагаться на иракцев, а Алий тогда был единственным господином в Ираке, теперь же сидел в Куфе наместник Омейяда, и никто не мог знать, как отнесется вообще к делу большинство его подчиненных. Умные люди предвидели наперед всю рискованность предприятия. Абдулла Ибн Аббас, хотя и живший в мире с Омейядами, сохранил, однако, некоторое участие к судьбе столь близко родственного ему дома Алия и неоднократно пытался отклонить племянника от сумасбродного похода. И другие его тоже предостерегали. Аль-Фараздак, знаменитейший из поэтов эпохи Омейядов, только что прибывший на паломничество в Мекку из Басры и спрошенный Хусейном о настроении умов в Ираке, ответил довольно определенно: «Сердца их клонятся к тебе, мечи принадлежат сынам Омейи, а решение — в руках Божьих; Господь сотворит, что ему угодно». И все было тщетно. Рыцарский дух и неспособность правильно оценить политическое положение, то и другое — роковое отцовское наследие, — послужили к гибели Хусейна. Немало помогли и нашептывания фальшивого друга его, Абдуллы, сына Зубейра, который успел раздуть до необычайных размеров неосмысленное честолюбие приятеля. Этот Абдулла, неоспоримо храбрый лично, но при этом руководимый громаднейшими притязаниями, был одним из тех, у которых недостаток характера восполняется хвастливым обращением и выставляемым всем напоказ чванством. И он принимал свое довольно обыденное умение держаться себе на уме за высокое дипломатическое дарование, а свою личность считал вполне способной, чтобы разыгрывать в безопасной Мекке роль муавии, натравливая беспрестанно сирийцев на иракцев с целью самому выдвинуться вперед. Для этих целей и показался ему Хусейн самым подходящим орудием: к тому же присутствие внука пророка в Мекке стесняло его, ибо он должен был поневоле делиться с ним влиянием на горожан. Поэтому он отуманивал горячую голову невозможными надеждами, а в то же время заверял в своей глубокой преданности и довел наконец Хусейна до того, что тот решился, полагаясь на одно краснобайство куфийцев, ринуться в сопровождении незначительного конвоя головой вперед в самое логовище Убейдуллы. Не без иронии поздравил Ибн Аббас Ибн Зубейра с отбытием Хусейна из Мекки. И действительно, «великий этот политик», как это бывает в подобных случаях, мог возрадоваться, что исполнялся один из его ближайших замыслов.