Внутри – платье, обернутое в папиросную бумагу. Оно ниспадает мне на руку, облекает ее черным шелком. Я уже чувствую, как чувственно и нежно оно ляжет на мою кожу.
Поднявшись наверх, я примеряю его. Стоит мне поднять руки, и ткань как бы сама собой одевает мое тело. Когда я поворачиваюсь из стороны в сторону, материал следует за мной – почти игриво. Я смотрю, как оно скроено, и вижу диагональный разрез.
К нему нужно ожерелье, думаю я. И в ту же секунду догадываюсь, что во второй коробке.
Там карточка, на которой красивым, почти каллиграфическим почерком написано: Джейн, прости нечуткого дурака. Эдвард. И створчатый футляр, в котором на бархатной подкладке лежит жемчужное ожерелье из трех нитей. Жемчужины небольшие, но необычных цвета и формы. Они кремовые, неровные; перламутр переливчато светится изнутри.
Я понимаю, что это цвет стен Дома один по Фолгейт-стрит.
Ожерелье маленькое, даже слишком маленькое, думаю я, только его надев: горлу туго. На секунду мне кажется, что оно жмет так, что душит, так непохоже на струящееся, чувственное платье. Но затем я гляжусь в зеркало, и их сочетание меня ошеломляет.
Я приподнимаю рукой волосы, – посмотреть, как оно будет. Да, вот так, чтобы набок лежали. Я делаю селфи и отправляю Миа.
Эдварду тоже нужно показать, думаю я. Отправляю ему фотографию. Прощать нечего, но спасибо.
Меньше чем через минуту приходит ответ: Хорошо, потому что я в двух минутах от тебя и скоро буду.
Я спускаюсь и занимаю позицию у окна, лицом к двери – для максимального эффекта. Жду своего возлюбленного.
Он берет меня на каменном столе, прямо в платье и ожерелье; без прелюдий и разговоров, стремительный, прямой.
Раньше у меня не было таких отношений. Раньше я не занималась любовью нигде, кроме спальни. Раньше мне говорили, что я замкнутая и отчужденная; а также, по мнению одного мужчины, скучная в постели. И вот, полюбуйтесь, что я делаю.
Потом он словно выходит из какого-то транса, и верх снова берет учтивый, внимательный Эдвард. Он готовит простую пасту: всей приправы – немного оливкового масла из бутылки без этикетки, мазок свежего козьего сыра и порядочно молотого перца. Это масло называется lacrima, сообщает он мне, это первые драгоценные слезы, выступающие, когда оливки моют перед отжимом. Ему присылают пару бутылок из Тосканы с каждого урожая. Перечные зерна – из Теличерри, с Малабарского берега.
– Но иногда я использую кампотийский перец, из Камбоджи. Он ароматнее.
Секс и хорошая простая еда. Почему-то это кажется мне верхом изысканности.
Мы сметаем пасту, он загружает посудомойку и чистит сковородки. И только после этого достает из кожаной паки бумагу.