– Зря вы сразу ноги не сделали, – насмешливо кривя губы, издевался он над своими пленницами. – Надо было не лезть вам за харчами. Тогда б я вас и не поймал. По крайней мере, пока. Теперь же вы умрёте. Затем я к вам и шёл, когда увидел, как вы кухню потрошите. Умрёте сейчас или, может, через час, два. Я ещё не решил.
Смотря сквозь слёзы на оказавшегося таким необъяснимо сильным уродца, Маша не могла в происходящее поверить. Неужели это он?! Их Ванька Маслин? В него теперь словно бес вселился!
Иван же, не обращая никакого внимания ни на чей из их взглядов, уже успевшим стать развязным тоном продолжал:
– Как вы теперь понимаете, я оказался совсем не таким, каким вы все привыкли меня видеть изо дня в день. Видеть и давить, давить, давить бесконечными побоями и унижениями!
Последние его слова оказались переполнены злобой. Впрочем, Иван смог быстро взять себя в руки. Потому что, похоже, ему просто хотелось перед кем-нибудь выговориться.
– Сначала я убил эту зазнайку и хамку Маринку Есаулову, – продолжал он, всего несколько мгновений помолчав. – Хотя поначалу я её даже любил. Ну, вы ведь все видели, как поступила она со мной незадолго до своей кончины. А потому, думаю, осуждать меня за это не станете. Следующим был Витька Гончий, которого мне тоже пришлось «уговорить» повеситься в ответ на его бесконечные «наезды». Ну, вы помните, последней каплей было его хамство по пути в школу как раз в день его смерти.
Услышав последнее, Ася Печалина тяжело вздохнула. Витька так нравился Тане Скомохиной, с которой они были подругами «не разлей вода».
– Только не делай вид, что тебе его жалко, – понял её по своему Иван. – А то ведь у меня нет особых причин не отправить быстренько вслед за ним и тебя!
Услышав такие слова, Ася испуганно опустила глаза.
– Вот то-то же! – усмехнулся Иван. – Впрочем, не будем отвлекаться.
– Всех, кого я уже наказал, сейчас перечислять смысла нет, – тут же продолжил он свой рассказ. – Вы их и так знаете, вернее, знали каждого, что называется, в лицо. Скажу-ка я вам лучше о том, кого собираюсь достать своей карающей рукой ещё.
Произнеся это с плохо скрытым, а вернее, нескрываемым вовсе, бахвальством в голосе, Иван торжествующе осмотрел своих пленниц.
– Вы все в этом доме, ну, может, за редким исключением, умрёте, – меланхолично продолжал он. – Но поспешу вас утешить. Я буду убивать не только здесь. Закончив с нашим детдомом, я выйду на улицы. И такого маньяка, каким стану я, жестоким, ненасытным, убивающим тысячи людей и при этом неуловимым, человечество увидит впервые!