Посвящение (Эстерхази, Эрдёг) - страница 235

, а недавно, два года назад, он стал ударником, на торжественном собрании его вызвали к столу под красным сукном, ему жали руку партсекретарь, директор, секретарь профкома… И все равно ему постоянно не хватало уверенности в себе, он все время испытывал угнетенность, страх и потому все время молчал, или забивался подальше, или нелепо, тоскливо мучился, не зная, куда себя деть… А сейчас его словно вдруг подменили, он казался себе совсем не тем Лазаром Фекете, каким привык себя ощущать. На него словно бы снизошло некое ясное, спокойное знание, он вдруг понял, что ему незачем и некого бояться. Более того, пока взгляд его бродил по молодым полицейским, в голове появилась шальная, непривычная мысль: пусть другие его боятся! Да, его, Лазара Фекете, с которым вчера так славно беседовал и выпивал в «Тополе» настоящий профессор, Берталан Добо! Эта мысль опьянила его, словно он хлебнул какой-то зверски крепкой палинки. В самом деле, чего он боится! Пускай люди боятся его, ведь всей своей жизнью он заработал право судить их: наказывать злых, награждать добрых! Что-то такое говорил ему и профессор!.. И когда все это прояснилось в его мозгу, он поднял правую руку и непререкаемо-твердым тоном заговорил: «А ну осадите немного, любезные! Если не ошибаюсь, это я спросил первым: для чего стоит здесь эта скамья? Для того, чтобы человек, устав, отдохнул на ней, или просто для украшения? Если для украшения и если на этот счет есть закон, я в тот же момент встану и уйду. А если не для украшения, то я требую, чтобы вы у меня просили прощения!» Лазар чувствовал, что говорит он куда с большим высокомерием, чем следовало бы, но угрызений совести из-за этого у него сейчас не было: ведь он — во-первых — честный рабочий; во-вторых, эти молокососы неуважительно с ним разговаривают; в-третьих, кричат на него, хотя повода он им для этого не давал… Низенького полицейского речь Лазара задела за живое: ну что, разве не прав он был, когда заподозрил, что это преступный элемент? «Что значит — осадите? Что значит — любезные? Что значит — требую?» Он уже бросился было, чтобы сдернуть наглеца со скамьи, но напарник опередил его, властно протянув руку: «Ну-ка, предъявите документы, и быстро!» Лазар, однако, — и это тоже было совершенно непостижимо! — лишь улыбнулся и пробормотал про себя: «Ишь, желторотые, как их забрало!» Высокий полицейский шагнул ближе. «Вы что, не расслышали, что вам товарищ сержант сказал?» — Низенький уже отцепил резиновую дубинку и размахивал ею; он с удовольствием завернул бы старику руки за спину и сам отыскал документы в его карманах, чтобы с бумагами в руках изобличить его; теперь он был совершенно уверен, что им на крючок попалась крупная рыба: наверняка с судимостями, может, еще и рецидивист, тунеядец; скорее всего, без определенного места жительства… Лазар Фекете зашевелился, уронил руки на колени, опустил голову и тихо, с пугающим спокойствием произнес: «А известно тебе вообще, с кем ты разговариваешь?» Низенький, не в силах более сдерживаться, ткнул старика дубинкой в плечо: «Немедленно документы, иначе…» «Что «иначе»?!» — закричал теперь уже и Лазар, хватаясь за сиденье скамьи. «Не пререкаться, не то ой как пожалеете!» Высокий все еще протягивал к нему ладонь. «Может, сообщить в отделение?» — нервным шепотом, словно боясь выдать какой-то секрет, сказал низенький и потрогал висящий на боку передатчик. «Брось! — махнул на него высокий, затем вдруг закричал на Лазара: — Будем, наконец, шевелиться, черт побери?» Лазар Фекете выпрямился сидя и неожиданно — словно тронулся вдруг рассудком — захохотал: «Что, испугались? Да ведь я в отцы вам гожусь, и тебе, и тебе!» «Не тыкать! Если мы с вами вежливо разговариваем, то и вы обязаны, ясно? О-бя-за-ны! — И низенький снова ткнул его дубинкой. — Хватит ломать комедию!.. Я вас предупредил: жестоко пожалеете! Немедленно документы, иначе в отделение отведу!» Высокому надоело стоять с вытянутой рукой, и он тоже схватился за дубинку. «Ну и веди, коли совести у тебя нет!..» Лазар на мгновение устыдился, чувствуя, что говорит куда более грубо, чем следовало бы: ведь эти парни как-никак полицейские, и он торопливо добавил: «Нельзя уж и пошутить?» «Что можно и что нельзя — это мы вам скажем, ясно? — кипятился низенький, косясь на высокого в ожидании распоряжений. — Вы, я вижу, пьяный, вот и валяете дурака… Отправить вас в вытрезвитель, там быстро приведут в чувство! А ну, немедленно документы!» Неистовая злоба охватила вдруг Лазара. «Я — пьяный?! Я в жизни еще пьяный не был!» — «Не орать на нас!.. Кто вам дал право на нас орать?» Теперь уже и высокий стал подталкивать его дубинкой. Лазар снова откинулся, прижался спиной к доскам и с ненавистью процедил сквозь зубы: «Ну-ну, попробуйте! Да вы вдвоем со мной не справитесь, дерьмо собачье!» — «Что-о?! Оскорблять представителей власти?!» Низенький схватил Лазара за грудки, норовя стащить его со скамьи. Вырвавшись, Лазар нагнулся к земле, схватил пустую бутылку и, занося ее над головой полицейского, взревел: «Ты — руку поднимать на меня? На меня?! Эх, так твою бога мать, получай же!..»