— Ты не можешь просто оставить его там, Гарри, — сказала она. — Это опасно.
— Он из бывших коммандос, — ответил я. — Если он такой, как мой папа, значит, за последние шестьдесят лет он убил кучу нацистов и получил уйму шрамов и пулевых отверстий. Он может сам сесть в автобус. Ему надо к отелю «Ангел».
Она пошла было за мной на кухню. Но вдруг остановилась. Я тоже это услышал.
Какой-то хлопок, звон разбитого стекла, смех. И снова. Хлопок, разбитое стекло и смех. Мы вернулись к окну и увидели, что перед домом напротив стоят двое мужчин.
Нет, не мужчин — мальчиков.
Зажегся уличный сенсорный фонарь — ослепительный прожектор, завоевывающий на нашей улице все большую популярность, — и осветил Уильяма Флая и его приятеля, юнца с прыщавым лицом, который гоготал, подражая своему хулиганистому кумиру.
Флай поднял руку, указывая на свет, и я услышал, как за спиной охнула жена, когда раздался выстрел пневматического пистолета.
Фонарь погас, его стекло рассыпалось на мелкие осколки. Снова послышался гогот.
Они пошли по улице — очевидно, в поисках очередного сенсорного фонаря, — и я порадовался, что решил не устанавливать себе такой. Флай выстрелил и в следующий зажегшийся фонарь, потом парни неспешно направились к автобусной остановке, где сидел старик.
Жена посмотрела на меня, но я продолжал стоять, выглядывая в окно, молясь, чтобы этот чертов автобус пришел поскорее.
Парни подошли к старику и уставились на него.
Он удивленно посмотрел на них. Они что-то ему сказали. Он покачал головой. Я увидел, что пневматический пистолет оказался в правой руке Уильяма Флая.
— Гарри! — вскрикнула Сид.
И тут мы оба увидели, как сверкнуло лезвие.
Я выскочил из дома и побежал по улице, уцелевшие прожекторы включались, когда я пробегал мимо, и я почти добежал, когда понял, что нож был в руке старика.
А они смеялись над ним.
И, пока я смотрел, Кен Гримвуд вонзил нож в свою левую ногу.
Изо всех сил, прямо под колено, так, что половина лезвия скрылась под тесными брюками и в мышцах под ними. И он даже не вздрогнул.
Целую долгую секунду мы стояли и смотрели на нож, торчащий из ноги старика.
Я. И парни. А потом Уильям Флай и Прыщавый бросились прочь. Я приблизился к Кену Гримвуду, словно во сне.
Продолжая сидеть и никак не показывая, что ему больно, он вынул нож и закатал штанину.
Его нога-протез была розовой и безволосой — меня поразило отсутствие волос — и походила на фотографию конечности, а не на ногу из плоти, крови и нервов, которые она заменила.
И мне сразу стало ясно, почему старик не был на Эльбе с моим отцом.