Рыжая Сиан принесла чай. Она приготовила чашечку и для меня. Зеленый, японский, даже на вид здоровый чай. К своему счастью, я и не рассчитывал на «Брук Бонд пи-джи типс» и печенье с ванильным кремом. Я подвинулся на край дивана, чтобы дать Джине место.
— Я могу остаться, если хочешь, — сказала Сиан.
Джина улыбнулась и качнула головой:
— Все в порядке.
Рыжая метнула на меня взгляд и отвернулась. Потом попятилась к двери, словно придворный, покидающий царскую особу:
— Позвонишь мне?
Джина прикрыла глаза, кивнула и улыбнулась. Раздался щелчок замка — Сиан осторожно прикрыла за собой дверь.
Джина отхлебнула чаю:
— Она молодец. — Она задумчиво посмотрела на меня из-за чашки с зеленым чаем. — Она мне очень помогает.
Я улыбнулся:
— Она лесбиянка. Сиан — лесбиянка.
Джина поставила чай:
— От тебя ничего не скроется, Гарри.
Я засмеялся.
— Ты не лесбиянка, Джина, — сказал я. — Если это твой новый эксперимент, новое приключение, новая задача, которую надо выполнить, — меня это не волнует.
Она изобразила смущение:
— Так в чем же дело?
— Ни в чем, — ответил я и встал. — Но из нас двоих скорее я похож на лесбиянку, Джина. Поверь мне, ты не лесбиянка.
Я сделал несколько шагов к двери. Квартира оказалась не такой уж большой.
— Ты просто устала от мужчин, — заключил я.
И отправился искать сына.
В миле от того дома, где я вырос, на холме стояла церковь.
И когда я увидел Пэта, который сидел у могилы, скрестив ноги, держа в одной руке полупустую бутылку сидра, а в другой сигарету, а напротив него — Элизабет Монтгомери, вытянувшую ноги и глядящую ему в лицо, я понял, как ошибался все это время, думая, что моих родителей здесь нет.
Я видел обоих моих родителей после смерти, и это было определенное разочарование. Я хотел чего-то великого, некоего эмоционального финального прощания — я представлял себе Кэтрин Дженкинс, поющую «Время прощаться», — но ничего подобного не было. Я точно так же отреагировал на оба тела. Мой отец в задней комнате похоронного бюро на главной улице пригорода. Моя мама дома, в кровати, где она спала сначала вместе с моим отцом, а потом одна, когда овдовела. И я почувствовал разочарование.
Это не он.
Это не она.
Свет, который делал моего отца тем мужчиной, каким он был, а мою мать той женщиной, какой она была, — тот свет исчез, пропал. И хотя я не мог сказать, ушел ли он на небеса или во тьму забвения, я знал, что он ушел. Это не мой отец лежал в задней комнате похоронного бюро. Не мама лежала в спальне, в которой спала сорок лет. Мои родители были где-то в другом месте или же нигде.