Все же мы могли что-то сделать.
Ночь проходила медленно. Должно быть, я ненадолго заснул, потому что от его голоса вздрогнул и проснулся. Туман на минуту рассеялся, туман, который приходит с морфином и душит боль, но душит и все остальное. Глаза над кислородной маской блестели от слез и боли. Как страшно, подумал я. Знать, что конец настигнет тебя здесь, в этой постели, в этой комнате, и от этого некуда деться.
Пэт смотрел на него огромными тревожными глазами. Мальчик так и не уснул. Он наклонился, когда старик, с трудом переводя дыхание, произнес какие-то слова. Он стиснул руки.
— Это не я, — сказал нам старик.
Я стоял на больничной автостоянке и дрожал от холода, наблюдая за тем, как день потихоньку набирает силу. Над Ист-Эндом разгоралась белая полоса, и когда над крышами показался ореол света и все засверкало от восходящего солнца, запели птицы. Было уже не так холодно. Я почувствовал, как мое тело расслабляется, и осознал, что устал и хочу спать. Я оперся о больничную дверь и закрыл глаза. Меня окликнула по имени какая-то женщина, и я проснулся, как от толчка.
— Гарри? — сказала она. — Спасибо за то, что вы здесь.
Трейси и Иэн. Я смотрел на взрослых детей Кена Гримвуда и пытался увидеть его в них. У Иэна были такие же буравящие насквозь глаза, похожие на маленькие голубые лазеры, но лицо, тело и манеры были слишком мягкими, чтобы напоминать отца. Гораздо больше от Кена было в Трейси — даже не столько широкий лоб или узкий разрез рта, а неумолимая, непреклонная твердость. Это было в ней даже сейчас, после того как она проплакала всю ночь напролет.
— Мой сын вместе с ним, — сказал я. — Похоже, ваш отец рад, что он там.
Трейси коротко кивнула, словно хотела сказать, что теперь с ним будет его семья и старик обрадуется этому гораздо больше.
— Это всегда было нелегко, — тихо произнесла Трейси. — Честно говоря, никогда не было легко. Мой отец может быть совершенно невыносимым стариком, — сказала она, и ее слова были полны горькой правды.
Иэн снова начал плакать. Я не смотрел на него.
— Но ведь всегда можно наверстать, хотя бы напоследок, — сказала она мне. — Никогда не бывает слишком поздно.
Я кивнул и стал смотреть, как они входят в дверь больницы, чтобы навестить умирающего отца.
— Разве не прекрасно так думать? — проговорил я.
Пэт вышел через пару минут.
Я знал, что он может поговорить с этими двумя взрослыми. Он мог с этим справиться. Он был достаточно вежливым, сострадающим, чутким. Он бы рассказал им, какую ночь провел их отец. Он сумел бы заслужить их неуверенную благодарность. И понял бы, что пора идти. Я понимал, что он мог все это сделать, и не беспокоился.