– Матушка Пресвятая Богородица! – прошептал потрясенный Степан. – Ну вылитый, вылитый… Как две капли… – И, не договорив, утер невольную слезу.
– Это его дочь! – вскричала Ангелина, хватая Лелупа за руку и умоляюще заглядывая в щелочки темных тоскливых глаз. – Разве ты не видишь?!
Лелуп и сам не мог отвести взгляда от Юленьки, которая пытливо рассматривала новое для нее лицо. И оно нравилось, нравилось ей!
Вот она обвела пальчиком рот незнакомца. Никита засмеялся от щекотки и прихватил губами ноготок Юленьки, которая расхохоталась в ответ так звонко и радостно, словно множество колокольчиков зазвенело вокруг.
– Смеется, – шепнул Лелуп, как зачарованный. – У него смеется, а у меня плакала. Что ж… И впрямь его, что ли? Ну, – тяжело вздохнул он, – раз так… что ж! Стреляйте!
Глаза Никиты вспыхнули. Степан стиснул пальцы на рукояти сабли, но оба не двинулись с места, глядя на Ангелину.
А той было почти невыносимо впервые глядеть без страха в полумертвые глаза Лелупа. Прощать – и принимать прощение…
Никита порывался сказать что-то, но не смог.
Степан с досадою вздохнул:
– Так уж и быть, иди… ирод! Барин отпускает. Иди, ну! А то еще передумаем!
Лелуп смотрел исподлобья, веря и не веря. Резко повернулся, побежал, припадая на одну ногу, и вдруг дернулся, покосился по-волчьи через плечо – глаза тускло блеснули:
– Будьте вы все прокляты!
Никто не шелохнулся.
Лелуп безнадежно махнул рукой и побрел по дороге к Фонтенбло. Шел медленно, словно ожидая выстрела в спину, и трое – нет, четверо русских безотрывно смотрели ему вслед, пока согбенная фигура не скрылась за поворотом дороги.
* * *
– Пошли и мы, что ли? А, ваше благородие? – подал голос Степан. – Беда, кони засеклись. И впрямь пешком придется…
Юленьку сперва нес Никита, но вскоре ее забрал Степан, успокаивая Ангелину:
– Ништо, барыня-матушка! И своих троих натетешкал, дай рукам вновь отраду изведать!
Юленька пошла к нему с охотою. Подергала за усы, а потом стала теребить гайтан[76] крестика, видневшийся в вороте расстегнутого мундира. Изредка взглядывала через плечо казака на отца с матерью, махала им и, радостно погулькав, вновь принималась за свою забаву. Никита и Ангелина безотчетно улыбались, взмахивали ей в ответ и вновь оцепенело брели по дороге, не касаясь друг друга, не обмениваясь даже взглядами.
Слишком сильно было потрясение, оно усыпило чувства, оно лишило способности думать, желать…
Наконец Степан оглянулся и, гримасничая, дал понять, что Юленька уснула. Ангелина протянула было руки – взять дочку, но Степан отстранился.
– Ништо! – сказал страшным шепотом. – Сам подержу дитятку. Нам бы тоже отдохнуть не грех, а, ваше благородие? Как велишь? И коням бы попастись. Руки-то у меня, вишь, заняты. Ты их стреножь, пускай травку щиплют, а мы тут с дитем на солнушке посидим. Вы же, голуби, хотите – тоже отдохните, хотите – погуляйте. Цветы вон кругом, травушка-муравушка…