Татарин на взмыленной лошаденке мечется из конца в конец каравана. Злость душит татарина. Он проклинает негодных пленников, не желающих уходить из родных мест. Кочевнику, не знающему любви к родной земле, упорство их непонятно.
Еще более не по душе татарину приказ сераскира[3]. Вся орда ускакала вперед и посотенно рыскает по сторонам. Жгут, забирают добро, гуляют, привозят много добычи, и лишь ему с его сотней приказано мучиться с пленниками.
— У-у, шакалы! — ругается про себя всадник. — Почти два тумена пленников оставили на сотню аскеров. Попробуй убереги их в дороге.
Медленно движется невольничий караван. На исходе вторая неделя пути, на исходе и Черный шлях. Скоро сольется он со шляхом Муравским, и тогда прощай, родной край!
Люди идут в три ряда, каждый ряд сочленен одной волосяной веревкой. Черная, блестящая, словно змея, тянется она от невольника к невольнику по всему, ряду. К ней привязаны люди. Потому и зовут их невольниками — воли у них всего на один шаг. Шаг влево, шаг вправо, и никуда больше. Ни остановиться, ни передохнуть. Знай шагай, тянись за черной бечевой рабства.
В пути цепь до крови растирает и ноги, и руки. Еще большие мучения доставляет калафа[4]. В жаркую погоду под колодку попадает пыль. Смешанная с потом, она разъедает кожу, и тело начинает гнить. Скованные руки не позволяют сгонять с язв насекомых, и скоро в ранах появляются черви. Только сильные люди выдерживают калафу.
Страшное зрелище — хвост невольничьей колонны. Здесь идут больные и обессиленные. Вот бредет привязанная к седлу татарской лошади молодая женщина. Ее ветхое платье изорвано, видно, не раз в беспамятстве падала она на дорогу. Лохмотья закрывают только грудь и бедра. Ноги оголены и покрыты ссадинами и кровоподтеками. С другой стороны седла, перехваченный петлей под мышками, еле переставляет ноги старик. Еще дальше на одной веревке — три пожилые женщины. У каждой на руках дитя.
Немилосердно палит солнце. В пыльном воздухе над головами невольников свистят нагайки, слышится свирепая татарская брань.
— Эй, кэль, копек этэ![5]
— Айдэ! Тохтама![6]
По краям дороги вдоль колонны пленников носятся татары. Они хлещут людей по лицам, по плечам, по спинам.
Один из наездников осадил коня, пропуская мимо себя караван. Вот он что-то заметил и поскакал вперед. Подскочив к заднему всаднику, взмахнул рукой и зло крикнул:
— Не видишь, баранья башка! Зачем падаль тащишь — совсем коня не бережешь!
Старик, которого тянули на веревке, упал и теперь волочился по земле, ударяясь безжизненно откинутой головой о дорожные камни. Взглянув на посиневшее лицо невольника, татарин выхватил ятаган, перерубил бечевку. Что-то крикнув двум татарчатам, он ускакал вперед. Те остановили лошадей, раздели старика и отбросили его в сторону от дороги. Затем, поделив одежду, вскочили на коней и пустились догонять караван.