произведения. Прямо скажу, редакции этих двух газет и соответствующие профильные отделы находились в непрерывном творческом «соревновании», очень даже мягко выражаясь, а попросту говоря, не
любили друг друга. Мой шеф, редактор по отделу литературы и искусства Виктор Васильевич Полторацкий, у которого я многому научился, к слову сказать, был сторонником моих оценок, но идти на прямой конфликт с «Правдой» не решился. В результате обе рецензии, уже набранные и вычитанные, в печать не пошли. Я обо всём этом рассказал отцу. Он погоревал, сделал очень точный и меткий комментарий, а потом и напомнил: «Не забудь написать в бухгалтерии заявление о половинной оплате за разбор и заверь это заявление в отделе!». Я стал отнекиваться: с голоду я не умирал, а печататься очень хотелось. Ради такой марки, как «Известия», я бы и на безгонорарную публикацию согласился бы. Но отец очень строго сказал: «Если лично ты не хочешь получать эти деньги, не забудь о нашей литературной и журналистской солидарности: раз не получит автор за разбор, два, а там, глядишь, и эту практику прекратят! Ты просто
обязан завтра же пойти и сделать всё то, что я тебе поручил».
Аргументы отца на меня подействовали и тоже стали школой профессионального становления. Таким образом, учёба осуществлялась буквально во всём – в большом и малом.
Бывали у отца попытки навязать мне какие-то темы, замыслы, даже сюжетные решения. Но уж тут-то я стоял твёрже скалы. Однажды он уговорил меня посмотреть гастрольный спектакль одного областного театра (автор пьесы – его ученица) с перспективой на рецензию (одну для Москвы, другую – для того города, где жила драматургесса). Я отправился с отцом в театр, с блокнотом в кармане, внимательно просмотрел спектакль и нашёл его нежизненным и даже в чём-то надуманным. Речь шла о заводской жизни, а я ведь ещё не стёр мозоли от заточки резцов на заводе «Кинап», где, как поётся в песне Алексея Фатьянова, была «заводская проходная, что в люди вывела меня». После спектакля мы долго обсуждали пьесу, и я отцу доказывал, что у него – представления о заводе середины 50-х годов. Ныне – всё иначе. Такое же несоответствие двух опытов – его, отцовского, и моего, сыновьего, но ещё острее выявилось применительно к военной и военно-морской тематике. Теперь, спустя многие годы, уже можно немного приоткрыть тайную завесу. Военно-морские пьесы были даны и мне на спецанализ. Отметив некоторые положительные моменты, я решительно пошёл в наступление на трактовку и обстановки на воде и под водой. Вы спросите: «А вы, что, на флоте служили?» Нет, но я был референтом Комиссии по связям Ленинградской писательской организации с военно-морским флотом, часто бывал в Кронштадте, где принимали меня не так, как военно-морских журналистов, а куда проще, по-товарищески, особенно меня не стеснялись, показывали мне те стороны военной флотской жизни, которые очень мало кто знал и видел. Разумеется, я не претендовал на секретные тактико-технические сведения – речь шла о моральном климате. А он становился всё хуже и хуже и на морских просторах, и на земле.