Забившись в какой-нибудь угол, Константин молча слушал. И всякий раз его удивляло то, как интересно и непринужденно Евлогия ведет разговор с хозяевами, восхищала ее непосредственность, располагавшая к беседе всех, кто был рядом.
Случалось, что, засидевшись допоздна, молодые люди оставались ночевать у гостеприимных сельчан. И Евлогия расспрашивала уже Косту: какого он мнения о нынешнем вечере, о крестьянах, об убранстве жилищ, об отдельных людях, чьи имена никогда не путала. Константин отвечал сдержанно. Он не считал себя вправе сразу же выносить суждение о тех, с кем они сегодня встречались, об их вкусах, складе ума. Местные жители производили на него впечатление своей сметкой, пытливостью, это отличало и совсем молодых, чья критичность подчас граничила с непримиримостью к недостаткам.
— Хотя понятливый иной раз оказывается поверхностным, легко поддается внушениям, — сказал он в один из таких вечеров.
Евлогия задумалась над его суждением. Понятлив, но податлив — это звучит афористично. Константин умница.
— Тих!
— Что?
Это было в ее стиле — вроде бы хочет что-то спросить и не спрашивает.
— Тих, у тебя мать ревнивая?
Последнее время Евлогия подружилась с Диманкой и проникалась к ней все большей симпатией.
— Думаю, что нет.
— Почему?
— Может быть, у нее нет оснований.
— А если б были?
Он медлил с ответом.
— Мама человек скрытный, Ева.
— Вы похожи друг на друга.
Константин и нравился ей, и раздражал ее своей сдержанностью, молчаливостью. К тому же он был долговязый, тощий, какой-то бесплотный, шея у него оставалась тоненькой, как у мальчишки. Евлогии порой казалось, что он упадет от внезапного дуновения ветра, и она была готова защитить его. А вот проницательный ум Константина работал точно — вероятно, набирался сил в этой его молчаливости. Будь Тих средних умственных способностей, она, наверно, и внимания не обратила бы на него. В их дружбе, сложившейся как-то по-мужски, не было обычных столкновений, каких-либо подспудных интересов, она была бескорыстной. Мы с ним и пожениться можем запросто, размышляла она, и забыть друг друга в считанные дни.
В тот день Евлогия была свободна. Начальство уехало на какое-то зональное совещание (в их ведомстве тоже проводилась реорганизация — совещаниям не было конца), и она решила немного прогуляться по городу после обеда. В конце концов даже на самых работящих порой находит лень. Она причесалась в туалете, заколола волосы на затылке — привычка, сохранившаяся у нее со школьных лет, — и лицо ее оголилось, и без того большой лоб стал чересчур выпуклым. Ум портит женщину, подумала Евлогия, к чему он мне, ум, если нет любви! Лучше бы я родилась мужчиной.