Он отступил и поманил меня в открытую дверь.
В такие моменты выясняешь, из какого теста ты сделана: моменты, когда все то, чему тебя учили, сражается с твоим сердцем. С одной стороны, я хотела убежать — вниз по лестнице, прочь отсюда, домой в Букшоу, в мою комнату, запереть дверь и спрятаться под одеялом. С другой стороны, мне хотелось обнять этого маленького кругленького человечка, положить его голову себе на плечо и обнимать его вечность.
Я вошла, и он резко захлопнул за мной дверь, будто поймал редкую бабочку.
— Иди сюда, — сказал он. — Садись.
Я последовала за ним в комнату.
— Тебя не было довольно долго, — сказал он, когда я взгромоздилась на предложенное мне кресло.
— Да, — ответила я, решив в этот самый миг следовать своим инстинктам. — Я была далеко.
— Прошу прощения? — Он наклонил голову в мою сторону.
— Я была далеко, — повторила я громче.
— Ты в порядке? — спросил он.
Его голос был довольно низким, слишком низким для мальчика, подумала я.
— Да, — сказала я, — вполне. А ты?
— Я страдаю, — произнес он. — Но помимо этого я в порядке, вполне. — И неожиданно он резко добавил: — Чаю!
Он подошел к буфету, где на маленькой плитке стоял эмалированный чайник. Включил плитку и остался стоять рядом, нервно вытирая пальцы о брюки, пока чайник грелся.
Я воспользовалась возможностью осмотреть комнату: кровать, комод, на котором лежала черная Библия, гладильная машина. На стене над кроватью висела пара фотографий. Первая, в черной рамке, запечатлела мужчину в мантии, опирающегося побелевшими костяшками пальцев одной руки на стол, держащего раскрытую книгу во второй руке и с презрением смотрящего в камеру. Член городского магистрата Ридли-Смит — я уверена.
Вторая фотография, по размеру меньше первой, была в овальной рамке, похожей на бамбуковую. На ней бледная женщина в отделанном оборками белом платье подняла испуганные глаза от шитья с таким видом, будто ей только что сообщили трагическую новость. Она сидела на веранде, и на заднем плане, вне фокуса, виднелись экзотические деревья.
В ней было что-то знакомое.
Осторожными маневрами я подобралась поближе.
Невысокий человек выключил плитку, поднял чайник и налил нам обоим немного черной, как смола, жидкости.
— Твоя любимая чашка, — произнес он, протягивая мне фарфоровую чашку на блюдечке, украшенные большими синими анютиными глазками. По краю чашка была сильно выщерблена, и от щербинок расходились черные трещинки, напоминавшие карту Амазонки и всех ее притоков.
— Благодарю, — сказала я, отворачиваясь от фотографии. Надо познакомиться поближе, перед тем как я наберусь смелости спросить о женщине. — Я сто лет не пила хорошего чаю.