Вспомнился рюкзак Бронека, веревки, спальный мешок, который он нес, все его доспехи — начиная с ботинок и кончая беретом, и она подумала, что именно такое снаряжение им всем и носить бы сейчас, а не пистолеты, высокие сапоги и гранаты кустарного производства.
И снова с чувством стыда или неловкости смотрела на катафалк, который подпрыгивал на трамвайных рельсах. «К чему все это?» — спросила она себя.
Но тут же устыдилась своих мыслей.
«А он-то, бедняга, в чем виноват? — подумала Геленка. — Ведь он не имел никакого понятия о жизни, был молод. Может, даже еще не знал женщины. Жалко ему было падать с крыши. Был ли он еще жив, когда падал? Чувствовал ли еще что-нибудь? Очень ли было ему жалко расставаться с жизнью?»
«Анджей говорил, что он был очень наивен и во многое верил. Счастливый!» — вздохнула она.
В том месте, где мост Понятовского возносился над широко разлившейся в эту пору рекой, стоял Губерт Губе. Он пренебрегал тем, что каждому бросались в глаза его высокий рост, всклокоченные локоны — эдакая диковина — и напряженная, можно даже сказать, настороженная поза, делающая его похожим на кошку, в любую минуту готовую к прыжку. И лишь благодаря необыкновенному везению — так могло везти только Губерту — к нему до сих пор относительно мало привязывались жандармы.
Губерта забавляла вся эта, как он выражался, комедия с провожающими, расставленными вдоль пути следования катафалка. Он считал это еще одним втыком немчуре. Об убитом не думал — слишком мало знал его: Лилек всего несколько дней был связным между Губертом и Спыхалой. Эти похороны представлялись ему еще одним приключением времен оккупации, а Губерт рьяно коллекционировал подобные и более опасные приключения.
Для него все по-прежнему оставалось бравадой и приключением. Губерт стремился всегда и все брать на себя, не считаясь с последствиями. Он чуточку обижался на Анджея за то, что тот сам разделался с Марысей Татарской. Даже упрекал его. Анджей ничего не отвечал. Последнее время Анджей вообще отмалчивался, даже если речь заходила о самых важных делах.
Губерт перегнулся через перила моста. Под ним струилась серая вспученная река. Висла была мутна, хотя день стоял погожий и небо голубело. Сильное течение разбивалось об опоры, образуя красивые белые буруны. Несло прутья и даже большие ветки.
«А может, прыгнуть?..» — подумал Губерт. Просто прыгнуть, без повода и цели. Губерт чувствовал, что принуждение для него унизительно. Другое дело — по собственной воле совершить нечто такое, что было бы полнейшим безрассудством. Но все-таки сознательно выбранным из тысячи возможных подвигов.