В промежутках между словами Анджея — Анджей не выпалил всего этого на одном дыхании, он то и дело обрывал фразы и даже отдельные слова — слышен был шум дождя и шелест воды в водосточной трубе. Это создавало какое-то деревенское, спокойное настроение. Геленка перевела взгляд с Губерта на Анджея. Она с удивлением смотрела на него: никогда еще не видела она брата таким.
— У человека столько этих «проклятий», — сказала она.
— А самое большое — желание дознаться правды, — неожиданно деревянным голосом проговорил Анджей.
Геленка засмеялась.
— Правда! Что это такое — правда? Правду забрала с собой твоя Кася и скачет на ней меж облаков. Какой же ты наивный, Анджей. Все мы словно в математическом уравнении — да и не сами мы извлекаем из себя корни. За нас это делает история.
— Это ты наивная, — обиделся Анджей. — Я не математический символ, меня нельзя пересчитать. Я есмь…
Геленка пожала плечами.
— Через миг можно перестать быть.
— Конечно. Но я есмь и буду и буду чувствовать, что я есмь, до последнего мгновения. А это значит, что я есмь человек. Я чувствую, что я есмь.
Губерт открыл глаза.
— Счастливый, — сказал он каким-то чужим голосом, — а я вот как раз не чувствую, что я есмь. Да, не чувствую.
— К чему ведет нереальность мира? — словно у самой себя спросила Геленка.
— К нереальности поступков, — подытожил Анджей.
— Но ты же не можешь сказать, что мои поступки были нереальны?
— Они были жонглированием. Игрой, не реализмом.
— Сейчас тоже есть игры: в полицейских и воров, — сказал Губерт.
Геленка со страхом взглянула на него.
Губерт встал и прошелся по комнате.
— Послушай, Анджей. Зачем нам играть в слова, — сказал он, — это же совершенно бесполезное занятие. Разве нет?
Анджей пристально всматривался в пламя свечи.
И вдруг заговорил:
— Но зато мы войдем в историю. Как входят в историю? Мы не знаем. Что такое история? Тоже не знаем. Знаем только, что наша акция вызовет определенные изменения в материальной действительности. Человек оставляет по себе память в истории тогда, когда он оставляет после себя материальный след. Мы оставим после себя материальный след — уничтоженный город. Это все.
Губерт нерешительно улыбался, словно застыв на месте. Неясно было, что значила эта его улыбка.
— Я иначе представляю себе историю, — сказал он.
— Можешь представлять ее себе, как хочешь. Сейчас, когда мы, необученные и невооруженные, начали борьбу, мне совершенно все равно. История, опирающаяся на мистификацию, — это вовсе не история. Или грустная история.
— Грустная история, — повторила Геленка.
— А что будет с нами? — спросил вдруг Анджей.