Сны его были мучением, исполненным огня, демонов и завывания свирелей.
С какого-то момента началась странная полоса, когда он больше не мог спать, не мог продержать веки сомкнутыми дольше нескольких секунд. Ньютоновы законы начали сбоить, они то появлялись, то исчезали, как неустойчивый радиосигнал. Принципы евклидовой геометрии стали, по меньшей мере, растяжимыми. В галлюцинациях Дону являлись индейцы в боевом облачении, преследующие его вдоль берега. Тополиные бревна казались ему нильскими крокодилами, ждущими, когда он окунет в холодную воду свою грязную руку. Он видел, как с плавящегося белого солнечного диска по колючей проволоке спускается паук. То ли старческим, то детским голосом шептал на ухо ветер, даже когда воздух был неподвижен, как застывший воск. Голос ветра щекотал кости, гудел на инфразвуковых частотах, на субатомных уровнях. Самая глубокая пещера на свете – это человеческое сердце.
Блистательный период.
«Блистательность» была словом месяца из словаря индустрии развлечений; словом, которым обозначали все вычурное и пустое. Блистательная проза. Блистательный фильм. Река, серая, как трепещущая поверхность человеческого легкого, была блистательно серой. Дон подозревал, что его мозг тоже был серым. Насчет блистательности сказать что-то было трудно; зато с трепетанием было все в порядке – трепетал он чертовски исправно, отзываясь на каждый удар пульса в висках.
Борясь с суровой погодой и комарами, человек должен быть готов к плохим снам, возможно, даже кошмарам. Дон знал, что всему свой черед. Он признавал, что проявляет опреденное безрассудство, но ведь дураком дитя его матери быть не могло, так ведь?
И уж конечно, человека могут мучить плохие сны и даже кошмары, если человек хлещет самодельное пойло из кожаной фляги, как те парни в енотовых шапках из 1840-х. Белый человек, решивший заглянуть в лицо опасности, плывущий вниз по Юкону на резиновом плоту, подтекающем «Зодиаке» [81], прихлебывающий бормотуху и посасывающий лепешку пейотля, не должен удивляться, что его сны мало похожи на детские сказки. Когда они обрывались и к нему возвращалось сознание, он будто вылетал из седла и просыпался под хлюпанье просочившейся воды, вездесущего ничто, пронизывающего все вокруг, точно белый шум.
Проблема была в том, что чем дальше он продвигался по маршруту, тем труднее становилось отличить реальность от сна, тем сложнее понять, не пересек ли он эту тонкую черную грань между ними. Тем тяжелее перестать поглощать огненную воду и дьявольские плоды.
В три часа заглох мотор, но его это не особенно взволновало. Он медленно скользил по направлению к морю – король Артур без охотничьих рогов, гончих псов и эпического погребального костра. Кризис среднего возраста? Какая досада, какая жалость, что он не проявился через желание купить «ягуар» или завести интрижку с сексапильной секретаршей, годящейся ему в дочки.