— Папенька, папенька милый!
А он, как нарочно, шел с матерью от ворот медленно-медленно. Шел спокойно, отряхивая и разглаживая штаны, смятые в экипаже, словно он только сегодня уезжал куда-то по делу и теперь вот возвращается.
Мать молча шла за ним и освещала дорогу. Продолжая отряхиваться, он окидывал взглядом двор и, узнавая в темноте отдельные предметы — сирийский тутовник у ворот, лестницу, а под ней дверь в погреб, — говорил как бы про себя:
— А… все на своем месте!
Когда отец подошел к Софке, она вспотевшей от волнения рукой взяла его худую и холодную руку, поцеловала и проговорила:
— Добро пожаловать, папа!
От неожиданности он отпрянул, но потом взял себя в руки. Он словно не ожидал, что она так выросла и похорошела, но, удивляясь и любуясь ею, он только похлопал ее по щеке, поцеловал в голову и сказал:
— Как поживаешь, доченька?
И вошел в дом. Всем было невыносимо тяжело. Мать шла за ним словно окаменелая. Он все еще оторопело озирался, оглядывая кухню, ряды посуды на полках, соседнюю комнату.
Отец принес с собой в дом лишь крепкий запах нюхательного табака да лежалого пропыленного платья: широких штанов, короткой верхней куртки и минтана с широкими рукавами. Все это, как и прежде, было из сукна. И хотя ряды тесьмы, начинавшиеся у пояса и спускавшиеся по краям минтана, при свете свечи лоснились, сам минтан был шелковый и дорогой. Отец очень переменился. Лоб стал более выпуклый, лицо как-то сузилось, в подстриженных усах появилась проседь, на морщинистой и чуть подбритой шее, по-прежнему обмотанной чистым белым платком, сильнее выступал кадык. Только рот все еще был свежий и влажный.
Софка ожидала, что, когда приедет отец, объятиям, поцелуям и восклицаниям конца не будет, а вместо этого с каждой минутой усиливалась тишина, тягостная неловкость и мучительное безмолвие. И только когда Магда, не смея войти, пока ее не позовут, нарочно стала возиться на кухне, отец, услышав шум, испуганно вздрогнул и, выйдя из нижней комнаты, пошел наверх, в свою комнату.
— Кто там еще? — спросил он.
— Магда.
Он обрадовался, правда не столько Магде, сколько тому, что это был не посторонний человек, который мог бы его увидеть.
— Магда? Разве она еще тут?
К великому огорчению Магды, это было все, что он сказал. Он даже не позвал ее.
А поутру отца уже и след простыл. Бог знает когда, ночью или на заре, он уехал обратно. Но что всего больше удивило и смутило Софку — это мать. Раньше после отъезда отца она бывала встревожена и напугана и на другой день ходила по кухне, тяжело вздыхая. Но на этот раз Софка, проснувшись, не увидела матери ни возле себя, в спальне, ни на кухне. Мать еще не спускалась. Софка, придумав предлог, пошла наверх и увидела, что мать сидит на подушке около постели. Она была неодета, лишь с колией на плечах поверх антерии, без платка. Рядом с ней валялось отброшенное одеяло, смятая простыня, на ковре виднелись следы пропыленных ног отца. Возле подушек стояли блюдечки с табаком, обгоревшими спичками, подсвечник с догоревшей и заплывшей свечой, кувшин с застоявшейся вчерашней водой. Было душно. Занавеси и окна еще не открывались. И Софка поняла, что мать не провожала отца; потому что, если бы она выходила из дома, то, вернувшись, она не могла бы не заметить духоты и табачного дыма и непременно бы проветрила комнату. Но раз она его не провожала, значит, между ними произошло что-то важное и страшное. Наверное, он продал дом и сказал ей об этом. Потому-то она и не может до сих пор прийти в себя. Не может примириться с тем, что должна будет покинуть дом и идти за ним в Турцию или еще бог знает куда.