«ЦАРСТВИЕ БОЖИЕ БЛИЗКО»
Мейстер Экхарт начинает проповедь с тезиса о сверхразумном присутствии Бога в любой части мира. Не зависящий от пространства и времени Он повсюду – Весь. Поэтому и Царствие Божие пребывает не в будущем и не в каком-то ином пространственном месте, но повсюду. Непосредственно воспринять его человек не может, но Экхарт настаивает на том, что одно осознание чудесного присутствия, близости Бога дает совершенное блаженство.
Экхарт призывает слушателей приблизиться к этому переживанию, избавляясь от любых односторонностей – любви и страха, покоя и деятельности. Совершенная душа должна быть выше всего этого, так как односторонность привязывает нас к тварному бытию. Экхарт кратко излагает известную с античности апофатическую диалектику: Первоначало не может быть ни какой-то из частей существующего, ни всем вместе. Если Оно – часть, тогда мы вписываем Начало в систему конечных отношений, где существуют лишь относительно лучшие и худшие вещи. Если же мы делаем Его целым[23], тогда теряется возможность выстроить хоть какую-либо систему оценок; все опять же становится относительным.
Экхарт утверждает, что Бог не часть и не целое, являющиеся односторонними и взаимообусловленными понятиями. Он – ничто вещей, Он – единство, которое в итоге не дано ни в пространстве, ни во времени. Для высшего постижения нужно подняться над тем и Другим.
Для человека, настроенного таким образом, эсхатологическое переживание теряет всякий исторический характер: приход Царствия Божия – не временная или историческая перспектива, а «всего лишь» выбор нашей свободной воли.
Отметим, что логика Экхарта, рассуждающего о присутствующем повсюду во всей своей полноте Божестве, будет блестяще развита позднее Николаем Кузанским.
«ОБ ОТРЕШЕННОСТИ»
Экхарт понимает отрешенность (как условие Богопознания) не в качестве психологического феномена, но как определенное действие, которое заключается в «разоблачении» человека от всех уровней самоотождествления, к которым он привык.
Во-первых, он говорит о любви. Любовь – одно из проявлений способности человека растворять себя в другом, но так, что место моей определенности (моей индивидуальности) занимает определенность этого другого. Поэтому даже любовь к Богу не избавляет человека от его тварного состояния. В любви я – как тварь – стремлюсь к Богу, но такое стремление никогда не завершится результатом. Тварь не войдет в Творца. Нужно, чтобы Творец вошел в тварь.
Смирение также оставляет человека на уровне тварного бытия (ибо смирение – это смирение перед Промыслом Божиим, действующим через таких же тварей, как и я).