Даже сострадание способно привязать человека к созданному и частному (то есть удалить от высших сфер).
Между тем способность человека быть отрешенным означает его истончение до абсолютной чистоты «ничто» Божества. Здесь, в своем «естественном месте», душа встречает Бога, для которого отрешенность от тварного является «естественным местом»[24] не в меньшей степени, чем для души. Отрешенность Бога есть его превосходство над временем. В Нем все уже свершилось, вернее – все было свершено от начала. Описывая это состояние, мы вынужденно пользуемся временными образами (глагольные формы, через которые мы передаем свойство существования, обязательно строятся в каком-либо времени: время пронизывает собой грамматику языка, не говоря уже о структурах нашего восприятия). Между тем никакие грамматические и образные ухищрения не дадут нам возможность передать сверхвременное присутствие всего. Поэтому Экхарт вспоминает наиболее таинственное и максимально лишенное временного характера определение, которое дается Началу в Библии: «Сущий».
Объясняя страдание Христа, Экхарт выстраивает одну из своих триад, описывающих структуру человеческого существа: «внешний человек – силы – внутренний человек». В данном случае его можно понять таким образом, что именно силы являются нашей способностью выбирать способ существования. Их концентрация во внешнем человеке создает иллюзию того, что наша природа исчерпывается тварным бытием. С другой стороны, их обращение в отрешенность внутреннего человека истончает нас до «ничто», которое становится свидетельством готовности души принять Бога[25].
«О НЕВЕДЕНИИ»
Утверждение Экхарта, что лишь в душе человеческой – в отличие от всех остальных тварных существ – происходит рождение Бога, лишает основы все сотворенное, кроме человека. Под «лишением основы» мы имеем в виду отсутствие у мира «скрытого плана» (то есть воли, способности выбора), поскольку все, как говорит Экхарт, есть «действие и чувство» Бога[26]. Можно предположить, что, подчеркивая «декорационность» мира, Мейстер Экхарт желал привести слушателей к убеждению, что реальны лишь те события, которые происходят в моменты нашего выбора внутреннего или внешнего человека.
Возникает затруднение, с которым в свое время сталкивался Платон (в диалоге «Федон»): если настоящий человек – это внутренняя основа души, где и совершается вневременное событие рождения Бога, то что – при «ничтожестве» внешнего человека – может стать критерием, отделяющим грешника от праведника? Не делает ли требование отрешенности любую моральную оценку относительной?