ЕГО ЛИЦО между прутьями.
— Как тебе живётся со своими соратниками по преступлениям, Р…?
— Я завёл много новых друзей.
Мой дедушка улыбается. Я — нет. Моё лицо — сплошной синяк, и улыбаться очень больно. Я тощий, жилистый и мускулистый. Кожа на кулаках, наконец, стала мозолистой.
— Я знаю, как тяжело в тюрьме, — говорит он. — Но, кажется, тебе тяжелее всех.
— Я тренируюсь.
— Тебе надрали зад. Я смотрю в пол.
— Некоторые меня недолюбливают.
— Почему?
— Обычно всё начинается с моего имени.
— А что с ним не так?
— Они никогда раньше не слышали такого имени, поэтому оно им не нравится. Он хихикает.
— Никогда не выяснял, каким образом такой любитель Библии, как твоя мать, додумался до этой хрени. Спорю, у ребят в школе был простор для креатива, — он замечает мой раздражённый взгляд и возвращается к теме. — Но ты не можешь сказать, что заработал всё это, — он показывает на моё лицо, — только за дурацкое имя.
— Нет.
— Так почему твои новые товарищи тебя не любят?
— Потому что они знают, что я лучше их.
Он улыбается шире, показывая коричневатые зубы.
— О, понимаю.
Я плюю на пол, частично выражая презрение, частично потому, что мой рот полон водянистой крови.
— Просто они — подонки. У их преступлений нет цели, они совершают их как животные, когда голодны, сексуально возбуждены или скучают.
— А ты лучше их, потому что сжёг город и сделал это для бога?
— Точно.
Он хохочет. Его смех звучит, как сухие ломающиеся кости.
— Ты сделал так потому, что ты — обозлившийся ребёнок. Ты сделал это, потому что твоя мать умерла, а тебе нужно было кого-то обвинить. Но ты не можешь обвинить бога, потому что знаешь, что его не существует.
Пока он говорит, я скриплю зубами. Не понимаю, что я к нему чувствую. Я должен его ненавидеть, но это не совсем так.
— Ты и они — вы все лжецы. Ты сочиняешь херню, чтобы оправдать свои поступки. Ты говоришь, что делаешь что-то, потому что так велел бог, а они — потому что «жить трудно» и «у них не было выбора». Неблагородные поступки всегда прячутся за благородными оправданиями, — он смеётся. — Вы — кучка хлюпиков. Самый большой и суровый ублюдок в этом месте — полное ссыкло, можешь ему передать, что это сказал я.
— Чего тебе надо, дедушка? — рычу я. — Что я могу для тебя сделать, папуля? Он качает головой.
— Для начала оставь это дерьмо, с нами всё будет не так. Можешь звать меня мистер Атвист.
Я взрастил много мрачных убеждений о своём месте в этом мире, но очень волнуюсь, когда слышу, что одно из них так откровенно подтверждается.
— Лады, мистер Атвист, — говорю я, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Зачем ты продолжаешь сюда приходить? Всю мою жизнь ты был просто слухом. А теперь — мой единственный друг?