— Майор Кёнерли, — говорит он, не отрывая взгляда от Голубого Галстука, — вы и ваша команда можете подождать снаружи.
— Сэр, это…
— Если наши гости предпочитают вести дела тайно, как преступники, мы можем уступить им разок.
— Но, сэр…
Россо смотрит на Кёнерли и смягчается.
— Мы сами выбираем сражения, Эван. Но, если это возможно, мы выбираем не сражаться.
Кёнерли колеблется, потом отдаёт честь и разворачивается на пятках. Солдаты начинают выходить, но я понимаю, что не могу сделать ни шагу. В моей голове бьется настойчивая мысль, хотя я не уверен, что она принадлежит мне.
Не уходи. Не оставляй его здесь. Но я должен.
Не делай этого.
Это очень знакомый шёпот, но в моей голове побывало столько разных голосов, а я не силён в именах.
Что же мне делать? Не оставляй его.
— Р, — говорит Россо. — Ты можешь идти.
— Нет, — отвечаю я.
— Иди, Р.
— Им нельзя доверять.
— Они не просят, чтобы им доверяли, — говорит Россо. — Они предлагают сотрудничество. И я решу, будем ли мы сотрудничать, когда услышу их предложение.
Меня одаривают тремя приветливыми ухмылками. Кёнерли берёт меня за плечо, но я не двигаюсь с места.
— Это просто встреча, — насколько я помню, он впервые обращается прямо ко мне. — Засекреченные встречи раньше были стандартной процедурой. — кажется, он скорее пытается убедить в этом себя, чем меня. — Шевелись.
Он толкает меня к выходу, и я иду, вливаясь в шеренгу остальных мужчин. В зеркале Рэндж Ровера я вижу, как Россо поворачивается к пичменам. Я вижу, как Жёлтый Галстук открывает папку. Я слышу приторную любезность в её голосе, стихающем за моей спиной. Я прохожу мимо оружия и внедорожников, пересекаю длинный темный коридор, и луна кажется очень маленькой, когда я выхожу наружу.
Кёнерли и его люди заступают на пост подле двери Оружейной, но я не могу ждать здесь вместе с этими безразличными столбами, пока мои мысли сражаются друг с другом. Я ковыляю в сторону пустых улиц. Город спит. Я одинок под жужжащими фонарями.
Мне надо выпить.
НА ПУТИ К САДУ я прохожу мимо квартиры Россо. Через окно я слышу голоса Джули и Норы — ритмы Живых, которые, как и музыка, однажды расшевелили меня. Я до сих пор удивляюсь тому, как легко они разговаривают, как плавно переключаются от одного говорящего к другому практически без перерыва в темпе и длинных неловких пауз, к которым я привык, но я больше не прихожу от этого в восторг, как раньше. Я продолжаю слушать, но не закрываю глаза и не начинаю раскачиваться в такт. В моей голове гудят шершни.
Хотя я был в Саду лишь единожды, маршрут через лабиринт фанеры разворачивается передо мной, словно я там частый гость. Я понимаю, что стою перед толстой дубовой дверью бара, но плохо припоминаю, как добрался сюда. С тех пор, как я был здесь в последний раз, нарисованные на двери жёлтые деревья немного осыпались. На алюминиевом сайдинге все ещё виднеются две вмятины размером с голову. На моем лице появляется довольная улыбка, но я одергиваю себя. Почему я так поступил? Чего я пытался добиться, разбивая Болту голову? Я вершил правосудие над человеком, пристающим к молодым девушкам, или это была реакция мозга на оскорбление моего друга — примитивный рефлекс, которым руководствуются как раз такие люди, как Болт?