— А я вчера Городилова схоронил, — сказал Азевич.
— Убили?
— Помер. Простудился и помер.
— Знаешь, все перемешалось. Свириду повесили, а Дашевский вернулся.
— Ну? Вернулся? Он же в армию пошел.
— Пошел. Попал в окружение и вернулся. И уже руководит районной управой. Не гляди, что был первым секретарем райкома. Доверили.
— Удивительно! Как же так?
— А вот так. Когда меня посадили, он первым отреагировал. Будто я враг народа и так далее. Топил, как только мог. Смотри, и теперь топить будет.
— А тебя немцы... Не трогают?
— А за что меня трогать? Я с лесом не связан, саботажем не занимаюсь. Опять же я пострадал от большевиков. Это сейчас учитывается.
— А к себе не вербуют?
Евген помедлил с ответом, налил еще в стаканы.
— Было. Вот и сегодня в местечке. Приглашали в управу.
— Ну?
— Нет, я инвалид. Не имею здоровья. И немного пожить хочу. Для себя лично.
— Если бы это было можно — для себя лично, — вздохнул Азевич.
— Мне еще можно. Вот тебе нельзя. О тебе в районе известно, что ты в лесу. У Витковского. Тебе, конечно, теперь одна дорога.
Азевич неприятно поморщился, настороженно застыв от стука дверей в сенях. Но это пришел старик, звякнул ведрами. Евген повернул голову.
— Тата, ты это — подожди поить. Пусть постоит еще.
— Пусть постоит. Я не сейчас...
— Да. А то... Быстро ехали, вспотел. Ну так возьмем понемногу?
Они еще выпили — охотно Войтешонок и без особой охоты Азевич. Он давно уже не пил водки, и теперь у него непривычно закружилась голова, стало неприятно и тревожно.
Может, не надо было заходить к Войтешонку. Ну а куда заходить? Нет, все же его бывший друг не такой, как может показаться, он не выдаст. Если бы только его можно было сагитировать на борьбу!
— Колхоз развалился? — спросил он, чтобы не касаться личного, не очень приятного Войтешонку.
— С первого же дня, как наши отошли. Разделили землю, скотину. Урожай собирали единолично. Молотили каждый себе. Правда, было негде — гумен же мало осталось. Мы в тристене[10] кое-как обмолотили.
— А заготовки?
— Заготовки само собою. Как и в колхозе. Сдали, и еще осталось.
— И много осталось?
— Да больше, чем при колхозах. Можно сказать, этот год мужики с хлебом будут. Не то что когда-то: триста граммов на трудодень. Вон в том году отец коней пас, Зоська в полевой работала. Пошел на окончательное распределение — принес в торбочке. Заработок за год.
— У вас бедный колхоз, — сказал Азевич.
— Бедный. А где он — богатый? «Пограничник»? Ну там побогаче, потому что земли получше. Там на трудодень по полкило вышло. А у остальных?
Разумеется, жили не богато, бедно жили, хлеба хватало только до весны. Картошки тоже. Но это тогда мало заботило начальство, гораздо больше — выполнить план, поставки, выплатить налоги, самообложение, заем. Считалось, что крестьяне как-нибудь прокормятся — с огородов, от коровок. Первой заповедью было обеспечить город, исполнить свой долг перед государством.